Я задумалась и робко предположила:

— Может, я невероятная обаяшка.

— Сомнительное достижение. А что-то повесомее? У меня хотя бы есть таланты к ментальной магии, а у вас? Может быть, в своем мире вы выдающаяся личность? Чем вы вообще там у себя занимались?

Я прикусила язык.

Объективно из особых навыков у меня был ноль на палочке. В любой области, где я хоть что-то умела, наверняка могли найтись люди лучше меня.

И все же я принялась перечислять:

— В детстве ходила в музыкальную школу, немного умею играть на рояле. Рисовала в целом неплохо, но до Да Винчи далеко.

— Кто такой Да Винчи? — заинтересовался Рассел.

— Гений, — пояснила я. — Жил много веков назад, рисовал картины, много чего изобрел. Но в целом я даже в истории не сильна. С физикой тоже нелады.

— А чем на жизнь зарабатывали? — продолжал свой импровизированный допрос Бэдфорд.

— Печатала статьи за компьютером в интернете, вела блоги, копирайтила. — Чем дальше говорила, тем сильнее вытягивалось лицо мужчины. Похоже, он ни слова не понимал, пришлось пробовать объяснять: — Компьютер с интернетом — это такая штука с мм-м… экраном… Да господи, как сложно-то! Волшебное стекло, где можно узнать, что происходит в мире, общаться через него с другими людьми. Пишешь в этом стеклышке вопрос, а оно отвечает.

Объяснять современные понятия простым языком оказалось невероятно сложно. Будто я пыталась рассказать пещерному человеку теорию относительности.

Впрочем, ее я тоже не знала.

— Занятно. А что еще может эта штука? — продолжал спрашивать Бэдфорд. — Собрать сможете?

Я вытаращила глаза.

— Нет, конечно! А даже если бы и знала, в вашем мире явно нет технологий, чтобы изготовить что-то подобное. Это слишком сложный прибор!

— Понятно. Значит, в целом вы бесполезны, — сделал неутешительный вывод Бэдфорд. — И толку от вас ноль.

Я скрестила руки на груди и недобро уставилась на наглеца.

— Между прочим, обидно, — пробурчала я, хотя внезапно меня осенило: было у меня одно хобби. — Я знаю, как варить мыло. Если смешать щелочь и…

— Масло, — продолжил за меня Бэдфорд. — Это знает каждая рье из дома Греф. Госпожа Томпсон, например, изготавливает потрясающее мыло из лаванды.

Тут я окончательно приуныла, но Бэдфорд продолжал:

— Впрочем, все равно любопытно. Выходит, у вас полно отрывочных знаний обо всем и ни о чем одновременно. Вы занимались музыкой, художеством, наверняка еще чем-то.

— В этом нет ничего необычного, — вяло ответила я.

— Как раз есть. В нашем мире все знают свои места. Музыканты рождаются в доме Ридстер, их пение и игра завораживают слух. Художники — в доме Хайпер. Передача цвета и момента на их картинах поразительна.

— Ну и? — не понимала я. — Можно же просто взять, купить краски и пойти рисовать кому угодно. Ради себя. Не обязательно же быть однобоким профессионалом.

— Обязательно, — возразил Бэдфорд. — Дом определяет судьбу, работу, профессию. То, чем будет заниматься человек до конца жизни.

Я только хмыкнула.

— Вот я и смотрю, что вы ничем не занимаетесь, рьен Бэдфорд. Применения таланту не нашлось?

Мужчина скривился, но промолчал.

А я вспомнила бездомного старика с улицы. Бывший вор-невидимка, которому теперь нечем заняться, доживающий жизнь на улице.

— Ужасно скучный и тоскливый мир, — подвела итог я.

— Структурированный и от этого находящийся в порядке, — не согласился рьен. — Если завтра портретист захочет играть на скрипке, то общество потеряет отличного художника, но не приобретет музыканта. Понимаете, о чем я?

— Нет, — честно ответила я. — В моем мире нет таких ограничений. Каждый может попробовать себя где захочет. Вот даже вы, рьен Бэдфорд, сегодня здорово играли следователя, и небо не рухнуло на наши головы. И завтра, если захотите купить виолончель и попробуете взять в руки смычок, тоже никто не пострадает.