– Верно. Давно надо было. Пока страна ещё целая была.

Святославович сдался – против народной воли ему совесть не позволял восставать. Зато, перед лицом смерти, оживился изворотливый Иосиф.

– Товарищи! Мне хотелось убедиться, что вы – это правда. Сами понимаете, какое время сейчас. И нужно судить! Нашим судом, по совести. Я уже не раз высказывался на эту тему.

– Было, наслышаны. Теперь докажи свою лояльность новой народной власти. Пойдём.

– Куда?

– Не трюхай. Суд чинить по новому закону над расхитителями народного добра.

Когда он покинул свой кабинет, первое, что бросилось в глаза – бледное, белее электрического чайника, лицо секретарши. Застывшими глазами, из уголков которых, видимо, недавно стекали и уже успели высохнуть ручейки туши, она провожала «шефа», будто видела в последний раз.

В коридорах офисного центра творилось нечто невообразимое. Ожившие призраки забытой революции носились между кабинетами, гремя сапогами и оружием. Валялись опрокинутые «кулеры», кадки с пальмами, пачками какие-то листовки и рассыпанные документы. Под конвоем выводили клерков. Вид у многих был жалкий и помятый. Кого-то выволакивали силком. Несчастный верещал и просил пощады. Парень блатного вида, в кепке и с карабином в руке, другой рукой тащил упирающегося мужчину, в котором Иосиф признал руководителя коллекторской фирмы «Справедливость». Резин остановился и гневно крикнул:

– Прекратить! Борзыкин, ты чего тут самосуд творишь!

Тот, кого назвали Борзыкиным, выпрямился, не выпуская своей жертвы, увидев Резина, на мгновение смутился и тут же принял невозмутимый нагловатый вид.

– Какой же самосуд, товарищ Резин? Это гад из гадов, таких и без суда судить можно. Мы с ним в одной камере когда-то сидели. Он за мошенничество, я – как честный вор. Вертухаем он был. Я решил завязать. А он видите, – Борзыкин схватил руководителя «Справедливости» за галстук, от чего тот стал пунцовым, – как был вертухаем, так и остался. Сам дрянь и других с дерьмо окунает. А люди многие по не знанию, по советской прежней наивности верят банкам. Им и невдомёк, что волки там теперь поселились. Зубки «блендамедами» очистили, шерсть под белыми рубашками спрятали. Ну, гад, пойдём, я твою жизнь грешную порешу – людям добро сделаю.

– Борзыкин, я кому говорю прекратить самосуды. Тащи его вниз, сдай под охрану Топорову. Всё понял?

– Понял, товарищ Резин. Пошли, сволочь, ещё на пару часов больше поживёшь. Воздух будешь смердеть.

Иосифа вывели на улицу. У входа, и он уже не удивлялся, стоял самый настоящий броневик, правда, уже образца где-то годов тридцатых-сороковых. Тут Иосиф был не силён. К тому же его внимание отвлекла другая картина: свежая лужа крови, растекающаяся прямо по серому гранитному крыльцу. Было видно, что тут кто-то был убит совсем недавно, а тело оттащили в сторону. Иосиф быстро пробежал по размазанным следам и его охватил ужас. Двое в шинелях, запрокинув винтовки за спину, тащили неподвижное тело за ноги. И делали это так заправски и по-деловому, будто тащили барана на разделку. Ноги под Иосифом задрожали мелкой дрожью и начали подкашиваться – он узнал убитого. «Костедробилка» волочил мёртвые руки по земле, и сейчас, как никогда раньше, напоминал огромную богатырского размера дубину, с которой едва справлялись два взрослых мужика. Оттащив тело в сторону, они бросили ноги, да так и оставили за ненадобностью, словно то был мусорный кулёк в ожидании мусоровоза.

Иосифу было предложено забраться в кузов, сидеть там и «не рыпаться». Плотный брезент и спины взобравшихся следом вооруженных людей загородили ему то, что творилось в городе. Грузовик долго кружился, порой раздавались выстрелы, возбуждённые крики и вопли, которые обычно рождаются в горле смертельно напуганном. Вопли превращались в стоны, от которых холодеет внутри и возникает ощущение звериной безысходности. Иосиф никак не мог унять мелкую противную дрожь.