Однако что же Булгаков выводит как конечную метафизическую цель верной любви? Неужели «вечный дом» с «венецианским окном и вьющимся виноградом», тишину, а вечером – музыку Шуберта, прогулки «со своею подругой под вишнями» и сон «с улыбкой на губах»? Почему бы и нет, ведь это выглядит как царский подарок. Но все же главное в другом – любовь освобождает Мастера.

Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя.

Остается только расшифровать то, от чего освободился Мастер благодаря волшебной силе любви. В романе говорится, что «память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать». Известно, что Понтий Пилат страдал из-за собственной трусости – «самого тяжкого порока», и этот грех был ему в конце концов прощен. Тогда за неимением прямых свидетельств мы можем только предполагать, какие несовершенства собственной природы и грехи тяготили Мастера. О себе же Булгаков говорил, что в прошлом «совершил пять роковых ошибок4», из которых две вследствие «припадка нежданной, налетевшей как обморок робости». И он, надо полагать, дорого бы дал за то, чтобы «кто-то» простил ему эти слабости человеческой природы, освободив беспокойную память для полного счастья в обретенной светлой любви.

Отметим еще одну черту, выделяемую Булгаковым в сделке с нечистой силой по «замене своей природы» ради любви. Маргарита сохраняет несвойственное ведьме милосердие по отношению к детоубийце Фриде и носителю позорной славы Понтию Пилату. Однако ее милосердие не жалость, исторгаемая из слабой души, а борьба за собственное достоинство – ответственность за того, кому дал надежду. И ей известно, что нарушивший это правило, уронивший свое достоинство не будет «иметь покоя всю жизнь». В случае с Понтием Пилатом в ней говорит голос разума, подсказывающий, что в наказании вечным одиночеством за единожды проявленное малодушие нет справедливости. И высшие силы идут ей навстречу.

«Ну, хорошо, – подумает кто-то из въедливых читателей романа, – а в чем же особая заслуга Мастера, чем он-то оправдывает неземную любовь и освобождение от мучений памяти?» Скорее всего, в том, что ему удалось «угадать», что творилось в душе Понтия Пилата, когда тот был вынужден принимать фатальное решение о судьбе «бродячего философа», так же как и то, что было нужно женщине, в глазах которой таилось «необыкновенное, никем не виданное одиночество», а в руках были «отвратительные, тревожные желтые цветы». В этом своем качестве – понимать душу близкого тебе человека – и заключается главное свойство настоящей любви, поскольку оно сопричастно божественному провидению, вольному даже освобождать от, казалось бы, самых тяжких грехов5.

Своей правдивой историей о вечной любви, отражающей его собственную третью, удачную попытку, Булгаков дает наглядную иллюстрацию аналитическим наблюдениям испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета6 над зигзагами подлинной любви, который считал, что те, кому свойственны «характеры беспокойные и щедрые, характеры неисчерпаемых возможностей и блестящих предназначений», в течение жизни претерпевают «две-три трансформации, суть различные фазы единой душевной траектории». А эти трансформации совпадают с «глубоким чувством любви», которое «охватывает любого нормального мужчину два-три раза в жизни», причем «новому ощущению жизни соответствует новый тип женщины». Можно, правда, отметить, что к изящным теоретическим построениям испанского философа русский писатель добавляет необходимость на каждом «новом этапе» каким-то образом и заведомо высокой ценой освободить «беспокойную память».