И даже если бесконечно точить клинок, надолго сохранить остроту его, пожалуй, не удастся.

Когда нефритом или золотом наполнен зал, кто сможет уберечь его от вора?

Когда богатством или знатностью кичатся люди, не навлекают сами этим ли беду большую?

Богатство, почести и слава сгинут прочь, истлеет тело – вот небесное Дао, вот Путь!

Соедини воедино души земные и дух небес,[16]

Одно обними – и не смогут они ввек расстаться!

Сосредоточь пневму-ци и мягкость этим обрети – тогда сумеешь уподобиться дитяте!

Зерцало темное[17] от скверны омой – и беспорочен стань душой!

Цени народ, страну в порядок приведи – тогда недеяние осуществить ты сможешь!

Небесные врата то отверзаются, то затворяются – узри начало женственное в них! Поняв четыре принципа, ты можешь пребывать в неведении полном!

Дао рождает сущее и его питает. Рождает, но им не обладает и действует, не замышляя преднамеренно. Оно все взращивает, но ничем не повелевает, и это Сокровенной Силой-Дэ зовется, знаю!

Тридцать спиц вместе – одно колесо. Но то, что в нем, – отсутствие, определяет наличие возможности использования телеги.

Стенки из глины – это сосуд. Но то, что в нем, – отсутствие, определяет наличие возможности использования сосуда.

В стенах пробиты окна и двери – это дом. Но то, что в нем, – отсутствие, определяет наличие возможности использования дома.

Поэтому наличие чего-либо определяет характер использования вещи, а отсутствие – принципиальную возможность использовать ее.[18]

Пять цветов глаза ослепляют.

Пять звуков уши оглушают.

Пять вкусов рот ощущений лишают.

Стремительные скачки по полям и пустошам до безумия доводят.

Труднодоступные товары препятствуют благим свершениям.

Поэтому совершенномудрый заботится о полном животе, а не о том, что приятно для глаза. Отбрасывая то, берет он это.

В почете быть столь же страшно, сколь и быть в позоре.

Быть почитаемым такая же беда, как обладать телесной самостью.

Почему так говорят о почестях и о позоре?

Позор нас унижает, ну а почести мы со страхом принимаем и со страхом же теряем.

А почему быть почитаемым такая же беда, как обладать телесной самостью?

Я потому в беде великой пребываю, что телом-самостью я обладаю. И если б телом-самостью не обладал, то разве б были беды у меня? Поэтому коль человек заботится о теле-самости своей, как о Поднебесной всей, ему и Поднебесная доверится немедля. И если человек дорожит телом-самостью своей, как Поднебесной всей, его признает всякий в Поднебесной.[19]

Смотрю на него и не вижу – называю его тончайшим.

Слушаю его и не слышу – называю его тишайшим.

Ловлю его, но схватить не могу – неуловимым его нареку.

Триаду эту словами объяснить не дано: хаотична она и едина. Ее верх не освещен, ее низ не затемнен. Тянется-вьется, но нельзя ее назвать; вновь возвращается к отсутствию сущего она.

Поэтому говорят: безвидный облик, невещный образ.

Поэтому говорят: туманное и смутное.

Не вижу начала, когда ей навстречу иду, не вижу конца, когда следом за ней спешу.

Держусь за древний Путь-Дао и так управляю сущим ныне. Могу постичь древнее первоначало и устоями Дао-Пути его называю.

Те древние мужи, что Дао-Путь постигли, были таинственны и утонченны, пронизанные Сокровенным.

И столь они были глубоки, что распознать их нельзя.

Поскольку нельзя распознать, с усилием попробую лишь указать на свойства их обличья:

О, они были столь же внимательны, как если бы зимой переходили реку вброд!

О, они были столь же осторожны, как если бы опасались соседей со всех четырех сторон!

О, они были столь же серьезны, как если бы чинно встречали гостей!

О, они были столь же мягки, как лед, что готов распасться!