Я уезжала на ночном скором. Лёжа на жёстких комьях матраса и вдыхая смесь запахов хлорки и железной дороги, пропитавшую влажное бельё, пыталась уснуть. В такт колёсному ритму в голове стучали всплывшие неожиданно слова:

Господи, как же там дальше? И чьи это строчки?.. Кирсанов?.. Светлов?.. Заболоцкий?.. Нет, не похоже…

Я погружалась в дремотное забытьё, просыпалась от ярких вспышек встречных огней, толчков состава, колёсного скрежета и всё не могла отделаться от этих неизвестно откуда прилетевших строк. Они стучали в голове в такт колёсам.

Чьи они, я так и не вспомнила.

В моих детских воспоминаниях есть одно очень раннее. Оно прочно живёт в моей памяти, храня самые детальные подробности. Скорее всего, именно они, эти новые для домашнего ребёнка подробности, и придали яркость этому дню, сохранившуюся на всю жизнь.

Всё дело здесь, видимо, в особенностях детского восприятия. Маленькие дети видят происходящее вокруг под каким-то особым ракурсом. Их внимание фокусируется не на смысле происходящего, и не так, как у взрослых, а, скорее, на мелких деталях, и, возможно, оттого эти картины и остаются в памяти такими достоверными.

Я не раз убеждалась, что эти впечатления ещё и многослойны. Мысленно возвращаясь к ним и снимая один внешний слой, всегда открываешь для себя что-то ещё, раньше не замеченное.

Это было в годы, когда я только начинала знакомиться с внешним миром, окружавшим дом на тихой астраханской улице, где мы тогда жили. Кроме бабушки и деда, в этом просторном Ноевом ковчеге жила тётя Нина, мамина старшая сестра, с мужем, дядей Лёшей, и мы с мамой. К этой компании следует добавить временами наезжающего из Москвы папу, мою няню Марусю и бабушкину помощницу и домоправительницу Маню. Маня жила у бабушки давно и была во многом незаменима. Она имела характер независимый и шумный, и все, кроме бабушки, немного побаивались её острого язычка.

Что касается моей дорогой няни, то Марусей звала её только я, потому что так ей хотелось, а подлинное имя, которым её крестили, было Аграфена. Придя в наш дом, она вначале стеснялась своего имени, считая его деревенским, и потому решила заменить его модным именем Маруся. Песня «Маруся отравилась» была шлягером тех лет и звучала со всех сторон. Папа объяснил ей, что имя Аграфена греческое, дошедшее из глубокой древности, и потому очень красивое. Папа был убедителен, поэтому «нянь-Марусей» она осталась только для меня, все же остальные стали её звать Граней, и это имя удивительно подходило ей – большой, весёлой и доброй.

В тот год папа был в отъезде, и мы с мамой зазимовали в Астрахани. Приближался Новый год, но тогда, в двадцатые годы, ещё никто толком не мог понять, как теперь быть с этой датой. В годы военного коммунизма все старые праздники были отменены, и с ними повсюду шла борьба безбожников и партийных активистов.

Одним указом большевики вместе с Рождеством и Пасхой отменили и Новый год, посчитав, что все эти «буржуйские» ёлки и всякие там песни-хороводы следует изживать как «опиум для народа», хлам и пережиток.

Но скоро все, включая руководителей новой жизни, поняли, что всё-таки следует как-то закрыть щель, открывшуюся между календарными датами. Она назойливо о себе напоминала и требовала не просто заполнения, а некой вставки, отвечающей политике момента. Те, кому поручено было этим заниматься, пришли к идее праздников для детей. Их, в отличие от ёлок, проводили по утрам, и потому само собой возникло название «детский утренник».