Разные настолько, что подчас оторопь брала – от блистательного профессора стоматологии Александра Ивановича Баронова, двухметрового красавца, до спивающегося актера краевого драмтеатра Серафима Блудника, мрачного философа и такого же поэта, выступавшего в тусовках под псевдонимом Рудольф Апельсино. Он постоянно таскал с собой затертую тетрадь, где вел картотеку Всесвятского кладбища и безуспешно искал могилу историка Фелицина, якобы его предка.

– Ты зря ухмыляешься! – корил Мишку, который утверждал, что люди, которые шляются по кладбищам, всегда, хоть малость, но тронутые. – Потерянные могилы великих – это укор нам, живым…

Однажды таки затащил нас на это Всесвятское, заросшее до степеней глухого таежного ужаса. Странно, за забором гудел центр большого города, а тут зловещая паутина, подчеркнутая вековой замшелостью ржавого железа оград и расколотым мрамором памятников, на которых разобрать что-либо было трудно, чаще невозможно. Продираясь сквозь колючий терновник на каком-то особо буреломном участке, мы наткнулись на плиту, где угадывалась полустертая надпись:

– Это могила Димы Арцыбашева, – пояснил Серафим. – Его арестовал прямо на Сенатской площади командир полка граф Апраксин, редкий негодяй, до рези в глазах ненавидевший декабристов… Слава Богу, Диму не повесили, а только заключили в Нарвскую ледяную крепость, со странной формулировкой – «За прикосновение к делу о злоумышленных сообществ».

Через полгода этапом отправили в Екатеринодарский тюремный замок, хотя разжалованный в рядовые, он числился за Таманским гарнизоном. На Кубани Дмитрий Арцыбашев прожил пять лет. Но как! Он первым стал писать о казачьей службе, быте и боевых буднях черноморских казаков. Как видите, умер молодым, всего 28 лет. В заключении лекаря написано: «от тропической лихорадки», проще говоря, малярии. Она тут, среди гнилых комариных болот, свирепствовала долго…

Мы, три балагурных повесы, притихли, а затрушенный Блудник на глазах стал превращаться в яркого Апельсино, с крепким голосом, горящими глазами и фантастической убежденностью, которая искупала все его грехи.

– Вот еще одна грустная история, – и он показал на неприметную плиту с полустертой надписью: «Генерал Алексеев М.В. 1857-1918». – Но под ней никого нет. И никогда не было… Фальшивка!

– Что значит, фальшивка?! – спросили мы хором.

– О, это, братцы, очень любопытная история, – оживился Серафим. – И, к сожалению, как и все кладбищенские артефакты, крайне трагическая. Дело в том, что Михаил Васильевич Алексеев – тот самый, как свидетельствует молва, кто уговорил Николая II отречься от престола. Однако, это не совсем так…

Там, на заброшенном погосте, Серафим нам, трем балбесам, часто пустомелям, вдруг признался, что все его неприятности в театре начались после того, когда он предложил поставить моноспектакль по этой почти забытой истории, которая стала началом всех последующих судорог Российской империи.

– Это был год полувека Советской власти и у нас, в театре, началось восторженное идеологическое безумие: «Человек с ружьем», «Кремлевские куранты», «Железный поток», «Кочубей», «Ленин и печник», «Десять дней, которые потрясли мир». А тут я со своим прожектом, где царь, белые генералы, иуда Керенский и вся прочая антинародная погань. Именно так выразился на художественном совете секретарь парторганизации, назвав меня поганкой на творческом теле театрального коллектива, носящего имя великого пролетарского писателя.