– Какие БТР! – взревел Кондрат, – надо ехать в Пашковку и разговаривать с людьми. Делать это немедленно…

И поехали! Человек десять, самых разумных. Азаров во главе. Тогда с Кондратенко они быстро организовали сотню «Икарусов», а из Молькино вызвали не БТРы, а наличный состав полевых кухонь.

– Людей кормить! – советовал по дороге Николай Игнатович. – Я в армии на аэродроме горячие пирожки летчикам на «пердунке» развозил («пердунок» на его языке – это «Москвич» с фургоном), знаю по себе, что хороший обед успокоит любого! – говорил будущий кубанский «батька» и, как всегда, оказался прав. Всех покормили, успокоили дружеским участием, разместили по удобным автобусам и с песней «Не плачь, девчонка!» направились в Ханскую.

Вот там их и встречали верные жены, которым, кстати, тоже помогли уехать, но другой дорогой. Пересекались они уже в расположении, откуда и уходили, слава Богу, на так и несостоявшуюся войну.

Лично я запечатлел одну из заключительных сцен, поскольку телевидение почти всегда приезжало последним. Помню расхлыстанного мужика в распахнутой шинели и пилотке, натянутой на кудлатую, совсем не солдатскую копну волос. Вцепившись в суконный шинельный рукав, с ним рядом спотыкалась заплаканная от счастья супруга.

– Ты че тут устроила? – рокочущим басом выговаривал рассерженный муж, – тебя кто-нибудь просил об этом?

– Дык, Сенечка, страшно же… Вдруг убьют?..

– Убьют? Тебя не спросили, – мрачно гудел муж, – а Родину кто будет защищать?.. Ты, что ли?..

Тем и закончился «бабий бунт». Через несколько дней на площади перед сановным крыльцом пожарными шлангами смыли остатки беспорядков, совсем не ведая, что затишье временное и недолгое. Спустя несколько месяцев, под покровом ночи подъедут с краном те, что прятались за спинами бунтующих баб, и свинтят бронзового Ленина с гранитного пьедестала, тайно увезут за город, где сбросят в лесополосу.

Обнаружили пропажу на следующий день. Я и сейчас отчетливо вижу дикую картину, как на обочине столпились водители застывших машин, с изумлением рассматривая медного Ильича, нелепо лежащего в неухоженном кустарнике. Возмущенный самоуправством тогдашний мэр в тот же день вернул Ленина на привычный пьедестал. Однако прошло недолгое время и, освобождая центровое козырное пространство под воскресшую императрицу, вождя революции (уже законодательно) отправили с глаз долой подальше, на городской вокзал. Честно говоря, лично я побаиваюсь, когда Ленины (даже медные) появляются на вокзалах. Вполне может и броневик подъехать, но уже настоящий…

Четверть века минуло, когда единоличного властителя Кубани, то бишь первого секретаря крайкома партии, стали менять на еще более единоличного – губернатора. Мне пришлось работать с пятью из них. Вполне расстрельная, скажу я вам, должность!

Трое скончались: Дьяконов, Егоров, Кондратенко. Абсолютно разные люди, и только один Всевышний сегодня вправе судить их. Уж больно взъерошенные были времена. Брат шел на брата, а для России это всегда удушающее и убивающее все разумное действо, после которого прозреваем только лет через двадцать. Да и то не всегда…

К тому же мрачная странность присутствует – все ушли из этого мира от одной и той же болезни. Увы, несмотря на всевластное положение, та хвороба не только зловеща, но и неотвратима в своем жестоком коварстве. От неясных слухов и до кончины пролетало каких-то пару месяцев. Как Божье проклятие! Тогда спрашивается: «За что?..»

Это от Вальки Корсуна я впервые услышал о «шестидесятниках»: «Кто такие есть?» Тогда втроем: он, я и Мишка Архангельский сидели на берегу Кубани и прямо из старой кастрюли пили ледяной рислинг, за которым по очереди бегали к бочке, что с утра подвозили к паромной переправе. По ней разноликие дачники перебирались на другую сторону реки к любимым садам-огородам. Обратно груженные плодами неуемного труда, обессилено тянули поклажу, как мулы, сопровождавшие по прериям караваны американских переселенцев. Только всадника без головы не хватало…