Когда бочки, сброшенные мной, взлетели в воздух, кругом раздался единодушный крик: «Гекина дегуль!» Признаюсь, мне всё это уже изрядно стало надоедать, и поэтому меня не раз подмывало желание схватить первых попавшихся под руку сорок или пятьдесят этих недомерков, нагло разгуливавших взад и вперед по моему животу, и шмякнуть их оземь. Но понимание того, что они пока что могут причинить мне ещё большие проблемы, чем те, которые мне увже пришлось испытать, а равно и торжественная клятва, которую они у меня поневоле истребовали, (Моя покорность должна была по моему мнению воспринята такой клятвой) на время изгнали из моей головы эти крамольные мысли. Как ни странно, в глубине души я уже считал себя связанным долгом гостеприимства с этим народцем, который не пожалел для меня ни сил, ни трудов, ни колоссальных для этих муравьёв издержек на великолепное угощение. Вместе с тем я не мог не удивиться наглости и неустрашимости этих дерзких крошек, отважившихся толпами взбираться на моё тело и прогуливаться по нему, как по Елисейским полям, не учитывая того, что одна моя рука совершенно свободна. Они явно не испытывали никакого трепета при виде такой могучей громадины, какой я несомненно им представлялся. Но видя их важные ужимки и прыжки на моём животе, я не мог не рассмеяться, стараясь при этом не сбросить их конвульсиями своего живота. Не знаю, кем они меня считали – добычей, экспонатом в музее, горой мяса, внезапно свалившейся с неба, или ещё кем-то, но выяснить этого мне так и не удалось. Но с самого начала я уже был благодарен им за то, что они не стали сразу же пытаться меня убить и не отравили, напоив вместе в вином каким-нибудь смертельным змеиным ядом. Набродившись по мне вволю, они наконец поняли, что мяса мне больше не требуется, и тогда явилась (как я понял по одежде и особо наглым манерам) особа сверх-высокого ранга, и явно от лица его императорского величества. Как зовут их микро-императора, я ещё не знал. Его превосходительство, сначала взобравшись по леснице, а потом взкарабкавшись на чулок моей правой ноги, чинно направился к моему лицу в сопровождении дюжины человек свиты. Он предъявил свои, как оказалось, верительные грамоты с королевской печатью, и приблизя эти похожие на трамвайные билеты бумажки к моим глазам, обратился с цветистой речью, которая продолжалась без малого около десяти минут, сопровождаемая размахиваьем маленьких ручек и постукиванием жезлом по моей бронзовой пуговице. Я не уловил в этой речи ни намёка на малейшие признаки гнева, но понял, что её целью является демонстрация силы, уверенности, твердости и решительности императорской власти. Он часто тыкал пальцем куда-то в пространство, как выяснилось потом, по направлению к столице, находившейся от берега на расстоянии не более полумили, куда, по распоряжению Его Величества и Государственного Совета, меня приказано было срочно доставить. Я ответил всего в нескольких словах, с каждым из них убеждаясь, что ни одно из них ими не понято, да и желания понимать у них в общем-то нет никакого, так что мне пришлось прибегнуть к языку жестов: я стал тыкать свободной рукой в другую руку (и старался делать это движение как можно выше, осторожно пронеся руку над головой его превосходительства, опасаясь задеть его и снести его свиту), потом в голову и живот, пытаясь дать им понять, что меня лучше поскорее освободить.

Судя по хитрому выражению лица сановника, его превосходительство всё понял с первого слова, потому что на втором, нахмурившись густыми бровями и покачивая всё время отрицательно головой, он резкими жестами дал мне понять, что я должен быть отвезен в столицу не как гость, а именно, как обычный раб или пленник. Наряду с этим он постоянно делал и всякие другие знаки, из которых я понял, что меня там будут кормить, поить и обещают обходиться со мной вполне по-человечески. Что такое «прилично» по их законам, я не знал, потому что, живя в Англии, иной раз задумывался, что же на деле заполняет головы моих ненаглядных соотечественников. Глядя на его ужимки, у меня в голове поневоле промелькнула мысль, как хорошо было бы прекратить этот нелепый разговор и сбросить этого наглоко карлика с обшлагов одним не так уж и сильным щелчком. Но моя рука была так сильно прибита к земле, что я быстро прогнал эту в общем-то здравую мысль. Я действительно был пока что пленник. Желание одним рывком разорвать крепкие узы было так сильно, что я чуть напружинился, и сразу ощутил жгучую боль на лице и в руках. Мои руки были покрыты волдырями, а из кисти у меня торчало множество мелких стрел, и смекнув, что число моих врагов всё время умножается, я смирился и знаками дал им понять, что они могут делать со мной всё, что им будет угодно, а я в свою очередь не буду сопротивляться. Удовлетворённые моей лояльностью,