О деталях этой операции я узнал спустя довольно много времени, а когда они перемещали меня, я спал в это время глубоким сном, источником которого послужило снотворное, которое они обильно подмешали в вино.

Не только люди участвовали в этом деле. Полторы тысячи здоровенных кляч-тяжеловозов, вызванных из придворных конюшен, каждая в вышину не менее четырех с половиной дюймов, упорно тащили меня в столицу, которая мирно дремала, как я уже сказал, в полумиле от того места, где я был найден.

Я был пробуждён самым прикольным образом, когда транспортировка продолжалась уже часа четыре, и, похоже, подходила к концу. Само собой разумеется, построенная в такой спешке телега едва ли могла претендовать на излишнюю надёжность, что и подтверждала практика – она то и дело ломалась и требовала починки. Воспользовавшись временной остановкой, два или три молодых насмешника решили полюбопытстовать, что я из себя представляю, и сепкретно взобравшись на телегу, прокрались к моему лицу, и один из них, самый ловкий и дерзкий, как ни странно – офицер королевской гвардии, сунул мне в нос, в левую ноздрю, острие своей пики с лохмами, в ноздре у меня защекотало, как от засунутой соломинки, и я чихнул во всю силу своих лёгких. Храбрецы струхнули и мгновенно скрылись с глаз, а я на время пришёл в себя, так и не поняв причину своего пробуждения. Только через несколько недель мне стало ясно, что там случилось.

Мы были в пути весь остаток дня, и только к ночи расположились на отдых неведомо где. Тут меня охраняло пятьсот гвардейцев, половина караулила меня с одного бока, половина – с другого. Все они не выпускали заряжённых луков из рук, чтобы положить конец моей любой попытке освободиться.

Перед восходом Солнца мы продолжили своё путешествие и около полудня останговились в двухстах ярдах от городских ворот. Скоро ворота отворились и нам навстречу высыпал весь королевский двор. Король высказал твёрдое намеренье вскарабкаться на мою тушу, но куча советников и высших сановников государства решительно воспротивились этому легкомысленному решению, ибо опасность, которой подвергался при этом король, была невероятно высока.

Едва не суткаясьо притолоку ворот, телега въехала в город и остановилась на большой площади, в торце которой располагался огромный храм, как меня просветили – самое помпезное здание во всей империи.

Несколько десятилетий назад внутри храма произошло зверское массовое убийство, и местные жители, славившиеся неописуемой набожностью сочли, что это убийство будто бы безвозвратно осквернило святыню, и пребывание в ней оказалось теперь недостойно всякого верующего горожанина. В результате этих событий храм был закрыт постановлением одной из палат правительства, и из него предварительно вынесли все ценные вещи, в первую очередь золотую, серебряную утварь, а сам храм стали использовать для разных общественных надобностей, в том числе, как конюшню и склад морского такелажа.

Помимо этого такой общественной надобностью оказалось мое житьё, и как понятно моему читателю, меня и поселили внутри этой рушащейся руины.

Полагаю, что мне следует описать моё нынешнее жильё, тем более, что оно очень отличалось от того, как я жил-поживал в островной Англии.

По центру здания с северной его стороны располагалась высоченная деревянная дверь футов четырёх высоты и не менее двух футов ширины. Размеры этой двери были вполне сносны для того, чтобы я с трудом мог протискиваться сквозь неё, не рискуя застрять или задохнуться во время этих противоестесственных перемещений. С боков двери располагались симметрично два крошечных окошка, левое королевские кузнецы приспособили для того, чтобы просунуть массу железных цепочек (буду точен – их было девяносто одна цепь) Меня поразило, насколько эти цепочки были схожи с цепочками, какие придворные дамы носят при своих часиках, и были один-в-один точно такого же фасона и размера. Тридцать шесть замочков, закрывавшихся на клбючики, приковывали мою левую ногу к башне, которая стояла прямо напротив храма, с другой стороны дороги. Башня была довольно высоким сооружением – футов не менее пяти высотой.