– Гекина дегуль! Гекина Дегуль!

Вслед за ним вся эта гоп-компания несколько раз хором повторила эти слова. Я не знал тогда, что они значат, но уже было понятно, что ничего хорошего они значить не могли.

Читатель едва ли может себе вообразить, в какой дикой позе я всё это время лежал, связанный и обездвиженный, как какая-то деревянная кукла! Наконец я стал что было сил извиваться и дёргать всем телом, пытаясь перевернуться, и после после невероятно большого усилия мне посчастливилось разорвать часть бечёвок, которые очень больно впивались мне в тело, и выдернуть несколько колышков, которыми пришпилили к земле мою левую руку; подняв её к лицу, я увидел, каким образом они связывали меня. Наконец, рванувшись что было сил и вытерпев нестерпимую боль, я довольно сильно ослабил шнурки, которыми были пришиты мои волосы к земле слева, и смог повернуть голову на два дюйма. Но и тут мелкие человечишки вторично бросились в бегство, и скрылись, прежде чем я сумел выловить хоть одного из них. Тут я услышал пронзительный визг, и, когда он стих, кто-то из этих недомерков громко и повелительно взвизгнул:

«Толго фонак!»

В тот же миг я осознал, что мою левую руку стали как будто одновременно колоть сотнями игл, это в мою руку впивались мириады острых стрел, выпущенных из крошечных луков. Уколы их были так же болезненны, как уколы железных швейных игл, какие я по незнанию испытывал в детстве. Судя по всему, следом за первым залпом последовал второй, только теперь в воздух, по навесной траектории, типа того, как у нас в Европе производят выстрелы из мортир, и конечно, я уверен в этом, множество стрел снова впилось в моё тело (Странно, но тогда я почему-то не почувствовал этого) и несколько угодило в лицо, что я ощутил сразу, поспешив прикрыть лицо левой свободной рукой. Когда град стрел истощился, я уже стонал от унижений и боли и снова попытался вырваться, вследом за чем последовал самый массированный третий залп, он был гораздо мощнее первого, впридачу к чему некоторые из этих мелких уродцев внизу изощрялись в том, чтобы побольнее тыкать меня своими копьецами в бока, но, по счастью, на мне оказалась надета грубая кожаная куртка, которую они уж точно не могли пробить своими игрушечными шильцами. Я рассудил за благо, что самое благоразумное сейчас – лежать спокойно, не демонстрируя никакой активности, до наступления глубокой ночи, когда мне легко можно будет освободиться при помощи уже свободной левой руки, что же касается здешних туземцев, то я имел все основания полагать, что легко справлюсь с какими угодно армиями таких малюток, какие они бы ни выставили против меня, учитывая, что все они будут состоять из карликов такого же роста, как тот, которое я уже видел при неподкупном свете дня. Однако судьбе потребовалось нечто совсем иное. Едва эти людишки заметили, что я не проявляю беспокойства и едва ли намереваюсь сражаться с ними, они перестали метать свои мелкие иголки, но в тот же момент по возросшему шуму я понял, что число их резко возросло. На расстоянии примерно четырёх ярдов от моей головы, прямо перед моим правым ухом начался непрекращающийся стук, длившийся более часа, из чего я уразумел, что они возводят какие-то постройки. Повернувшись головой, настолько, насколько позволяли связывавшие её нитки и колышки, я наконец узрел деревянный помост, сбитый из веток толщиной в мой палец и возвышавшийся над песком не более, чем на полтора фута. На помосте легко могло уместиться не менее четырёх туземцев, и к нему были прислонены две или три лестницы, чтобы кому-то было легко взобраться на него. С этого возвышения один из этих малюток, должно быть, знатная шишка, обратился ко мне с длиннющей речью, из которой я, разумеется, не понял ни слова, хотя главным образом из тембра речи и выражения лица и движений малыша всё время пытался уяснить, какие намерения относительно меня имели эти существа, и не замышляют ли они чего плохого. Тут надо упомянуть, что перед самым началом своей речи эта высокая особа трижды прокричала: