В манере речи мосье Ю. Ризена мне сразу почудилось нечто обманное. Говорил он свободно, без малейшего намека на запинку или акцент, но при том употреблял выражения забавные и неестественные. Будто изъяснялся на языке родном, однако основательно забытом, смешивая стили, пожалуй, даже эпохи. Вставлял жаргонные словечки, вкладывался в местечковые интонации.

– Можете себе представить такую рекомендацию? Негоциант из Очакова. Буфф-комедия. Продолжает болтать всяческую чепуху, фасонит. Я не перебиваю и не тороплю. Наконец этот босяк притомился и ловким жестом – просто Калиостро – достал из своего потрёпанного рыжего саквояжа одну вещицу. Вещицу, доложу я вам, замечательную. Тиару. Работы тончайшей и вкуса немалого. Я, признаться, захотел иметь её сразу. А этот ушлый иудей выдал самую горячую ложь: дескать, тиара скифского царя Сайтафарна и он, Шепселе Гохман, самолично наткнулся на неё при раскопках какого-то там городища: фортуна улыбнулась ценителю. Такой, знаете ли, зарождается в этих стенах когнитивный диссонанс: с одной стороны – великолепный предмет искусства, красота линий и гармония формы, а с другой – шарлатан мутного очаковского разлива, с дешевой историей для младших гимназистов. Цену при этом заламывает космическую. Абсолютный фарс: иллюзион и мадьяры! Разумеется, я отказался. Из принципа, прежде всего: всякая вещь имеет свою цену, платить же лишнее за дурную и наглую историю – себя не уважать. Но это совсем даже не конец. То есть конец его хуцпа-марша, но не конец истории. Гохману удалось-таки пристроить свою тиару, причем за цену в десять раз большую, чем предлагалось мне. И ведь не куда-нибудь, а в самый Лувр! Громкий кипеш, полагаю вы слыхали? Сначала в «Figaro», потом в «Одесском листке», да и ваши московские газеты должно быть освещали?

Я вздрогнул. Откуда этот непонятный человек мог знать, откуда мы прибыли?

– В общем, Рейнак, Мишон, Бенуа, Молинье, все-все-все мировые знаменитости и специалисты в области античности посрамлены, унижены и втоптаны в грязь. Гохман сорвал огромный куш и полностью исчез. Скоро же выяснилось, что сработана тиара была буквально в двух шагах отсюда. В этой самой Одессе, на Успенской улице, господином Рухумовским. Умелец честно трудился и не имел ко всей панаме ни малейшего касания. Суммируя: я бы с удовольствием хотел обладать этой талантливой эстетикой, но за честную цену, и без побасенок, коими больно искололи мой разум.

Он замолчал, скрестив руки на груди.

– Позвольте, – разозлился я, – вы хотите сказать, что наш александрит…

– Что вы, господа, – Ю. Ризен укоризненно качнул головой. – Александрит прекрасен, я же сказал. Просто помимо денег я дарю вам комплимент, в виде полезной морали. У всякой вещи: тиары, камня, диадемы – есть цена. Определяемая, ну скажем так, – внутренней объективной красотой, созданной талантом мастера или самой природы. Определение размытое, но верное. Годится в палату мер и весов в этом вашем Париже, будь он неладен. А истории, легенды и прочие не имеющие отношения к делу пратикабли – подлинные, как в вашем случае, или же нелепые и фальшивые, как в моем рассказе – не важны и не нужны. Почему тиара, сработанная Рухомовским в сотни тысяч раз дешевле тиары Сайтафарна? При том, ничуть не уступая ей в благородстве формы, качестве материала и литья. Когда уже люди начнут это понимать? Впрочем, это риторика. Конечно – никогда.

– Никогда, – улыбнулась Вера.

– Никогда, – согласился я. – Только, странный у вас для антиквара подход. В трубу ведь вылетите.

– Почему вы решили, что я – антиквар и, вообще, торговец? Я – коллекционер и человек знающий меру вещам. Объективный Оценщик. Что до предопределенности вашего появления здесь… Ведь вы могли зайти и в другую лавку… Однако не стоит блеять козлом о руке судьбе, которой, дескать, грешно перечить… Важны не обстоятельства, но ваши поступки.