Свесив ноги, я сидел на подоконнике и наблюдал, как тень от розового куста, постепенно вытягиваясь, пересекает садовую дорожку и, надломившись у земли, медленно ползет вверх по стене, подбираясь к моим пяткам. Заняться чем-то более увлекательным в таком нервном состоянии я не мог. Я ждал вечера, а он все не наступал.

Наконец где-то за деревьями ожил громкоговоритель. Было ровно четыре часа. Валентина Борисовна, обговаривая с нами детали похода, распорядилась ждать ее в пять вечера в беседке у главных ворот. Я спрыгнул на пол и начал одеваться. В комнате было пусто. Паша с группой добровольцев помогал на кухне. Остальные разбрелись собирать хворост для будущего костра. Я надел тренировочные штаны, футболку с длинными рукавами, белую рубаху, не совсем просохшую после стирки, и шерстяные школьные брюки. Я читал где-то, что шерсть горит медленно, без гари и копоти, спекаясь в черный шарик. О костре я всеми силами старался не думать, но в результате думал о нем постоянно, до такой степени, что становился рассеянным. У двери я пригладил волосы, проверил пуговицы и вышел на раскаленную солнцем веранду. Из комнаты девочек доносились приглушенные голоса. Никто меня не окликнул.

Через несколько минут, задыхаясь от жары, я нырнул в зеленый полумрак беседки и, чтобы не привлекать к себе внимание, устроился в самом темном и пыльном углу. Допустим, резина не расплавится, допустим, штаны не сгорят, но что делать с лицом, с руками? А еще волосы… Этим мыслям не было конца. Они сплетались в моей голове, превращаясь в огромный запутанный клубок. Как его распутать, я не знал, поэтому, когда в беседке начали появляться люди, я почти обрадовался.

Из новостей последнего часа самыми обсуждаемыми были две. Обе касались Валентины Борисовны, а значит, и всех нас. Во-первых, Валентина Борисовна потерялась. Во-вторых, вслед за ней пропала вожатая Нюша, которая отправилась на ее поиски. Нужно было решать, что делать дальше: искать их или оставаться на месте. Завязался бестолковый спор, в самый разгар которого в беседке появилась группа добровольцев, работавших на кухне. На них набросились с расспросами. Отвечая кому-то, Паша невпопад заметил, что «ложки и вилки уже в пути». Это была контрольная фраза, о которой мы условились заранее. Она означала, что грузовик выехал за ворота и Паша лично его проводил. Мне очень хотелось узнать подробности, но расспрашивать при всех я побоялся. Из соображений конспирации мы решили держаться подальше друг от друга. Хотя, как я теперь понимал, внимательному наблюдателю такое поведение могло показаться странным. И все же интересно, как все прошло, видел ли он Нюшу, знает ли, куда пропала Валентина Борисовна.

Словно отвечая на мой вопрос, чей-то голос выкрикнул:

– Идут! Вон они!

Действительно, по боковой аллее неторопливым шагом к беседке приближалась Валентина Борисовна. Она была одна.

– Бедные вы мои, – сказала Валентина Борисовна, останавливаясь у входа, – кажется, я опоздала. Мне так жаль. И, господи, как же здесь душно. Как назло, с самого утра голова болит, просто раскалывается.

– Ой, что вы, Валентина Борисовна, – хором запели девочки. – Вы сегодня такая красивая.

– И ваше платье!

– И фасон…

– И прическа…

– И синий цвет! Он вам так идет.

Валентина Борисовна задумчиво расправила юбку:

– Вы думаете, синий? А мне казалось, лазоревый. «Лазурь небесная смеется, ночной омытая грозой…» – Она потерла висок. – Ох, бедная моя головушка. Наверное, к дождю. Ну а сами-то вы как? Дайте-ка я на вас посмотрю. Так… Все нарядные, красивые, глаза блестят.

Голос Валентины Борисовны как будто запнулся, наткнувшись на невидимую преграду.