Григорий нахмурился. Неужто Даша за один день играть научилась? Нет, не может быть. Девушка настолько же далека от музыки, как он сам от балета. Невозможно научиться так играть в столь сжатые сроки. Даже если ты гениален. Даже если слухом абсолютным обладаешь. Но и предположить, что на их деревенском погосте может завестись ещё один музыкант, Гриша не мог. Ну не бывает таких совпадений!

Что-то тут не так… Очень хотелось развернуться и уйти, но разве он мог оставить девушку в беде? В том, что Даша снова у могилы того музыканта, сомневаться не приходилось.

И он пошёл. Хрустел под ногами гравий, гудел ветер, раскачивая фонарь. Тот тоже вёл себя нервно, надсадно скрипел и мигал, потрескивая, то освещая кусок кладбища, то погружая его во тьму. Вот ведь! Гриша поёжился. Не из трусливых он, но тут действительно страшно стало. Да не от антуража, а от ощущения нереальности. Так, наверное, проявляет себя интуиция, или же инстинкт самосохранения, когда мозг отдаёт приказ телу: «Беги! Спасайся!», когда опасность ощущается настолько сильно, что воздух кажется пропитанным ею, густым, с запахом металла и жгучего перца и еще чего-то неуловимого, отчего пересыхает во рту и застилает пеленой глаза… Сорваться бы с места…

Но Гриша остался.

Он потряс головой, отгоняя морок, разгоняя кровь, потопал ногами, пару раз сделал махи руками, глубоко вздохнул и пошёл. Будь что будет, но оставлять Дашу одну он не намерен. Уйдёт только вместе с ней. Гриша мысленно задал себе вопрос, отчего взялся опекать девчонку? Да так рьяно взялся опекать, будто увлёкся ею. Подумал и усмехнулся. Увлёкся! Вот уж нет. Наверное, всё дело в том, что проблемы у них немного схожи. Он похоронил жену, она мужа. Он бродит по кладбищу ночами, она тоже. Но он не любил жену, а она, интересно, мужа любила? Снова усмехнулся, глянул на фонарь. Тот как раз погас и снова зажегся после секундной паузы, подмигнул будто, не то соглашаясь с Гришиными рассуждениями, не то отвергая их. Да будет! Это всего лишь фонарь! Неисправный причём…

Музыка, действительно красивая музыка, звучала всё громче. Гриша приближался к источнику звука, и ловил себя на мысли, что хочется лечь на землю, закрыть глаза и слушать, слушать, качаясь в этой волнующей мелодии как на волнах. И пусть бы она не заканчивалась. Он готов раствориться в ней, плыть вместе с ней всё дальше и дальше… Стоп! Григорий распахнул глаза. Боже, и когда он успел прилечь? Ведь шёл, довольно быстро шёл, настолько, насколько позволяла видимость.

Он поморгал, снова потряс головой и только теперь посмотрел в сторону, откуда лилась музыка.

– Да ну нафиг! – невольно вырвалось у него, когда, раскачиваясь, фонарь выхватил из темноты тоненькую девичью фигурку, притулившуюся на хлипкой скамейке. В руках девушка держала гитару, её пальцы перебирали струны, а за её спиной стоял ещё кто-то, тёмная фигура, почти скрытая в тени. Тот, кто стоял за спиной девушки, имел вполне себе различимые очертания, его руки обхватывали девичьи запястья, его длинные волосы падали ей на лицо… Он помогал ей, он учил её этой мелодии, и Даша, казалось, чувствует его, и плевать, что он полупрозрачный и будто соткан из тьмы, плевать, что объятия его невесомы, она чувствует, она знает наверняка, что он рядом.

И тут Даша ошиблась. Понятное дело, она не музыкант, и тогда он ударил. Или не ударил, Гриша не разглядел, но что-то произошло и девушка, вскрикнув, упала со скамейки, бряцнула, ударившись об ограду гитара и короткий вой пронёсся по тихому погосту. Не слышимый ухом, но вполне уловимый на уровне осязания.