– Мало пряжи напряла, бездельница, дармоедица!

Дарья, знай себе, помалкивает, с девкой злой спорить не желает и лишь однажды за рукодельем сказала ей такие слова:

– Ведаю, Марьюшка, что на душе у тебя, – тяжко тебе, не сладко одной-одинёшеньке! Но потерпи чуток. Истинно говорю тебе – вскорости придут в наш дом сваты из села Покровское…

– Что ты, лукавая, мелишь?! – воскликнула Марья, а у самой в глазах слёзы радости блеснули.

– Жениха звать Ванею, – сын он старосты сельского. Приглянулась ты ему в святки. Приходил он к нам ряженым в медвежьем образе, – промолвила Дарья, наматывая на веретено шерстяную нить. Услышав это, Марья вскрикнула, всплеснула руками и убежала в сени.

Фёдор Гаврилович уже отчаялся выдать дщерь свою замуж. Увы, девичья краса с годами лишь тускнеет! «Так и помрёт старой девой», – думал он. Но нежданно-негаданно в один из зимних вечеров приходят сваты. Старший сын старосты села Покровское, что лежало недалече от Воскресенского, пожелал взять Марью в жёны. И тогда радости отца не было предела.

Он отведал каравая, принесённого сватами, и пригласил их разделить трапезу. Марья тотчас засуетилась, накрывая на стол. В последние дни она была сама не своя и всё выспрашивала у Дарьи о премудростях кухарских, – видать, являлся к ней ясный сокол, разузнавал, пойдёт за него, аль нет. Дарья, не помня зла, учила золовку варить щи и печь пироги…

Теперь батюшка жениха похвалил кушанье, поднесённое Марьей. В тот же вечер сваты порядили о приданом невестином. А спустя месяц сыграли свадьбу.

По древнему обычаю во дворе дома Фёдора Гавриловича смастерили большую снежную горку и изрядно полили её водой. В санях за невестою приехал жених. Марья в окружении подружек стояла на вершине горы. Иван попытался взобраться по скользкому склону наверх, но не удержался и скатился вниз. Други поддерживали его, а гости кричали: «Горько! Горько!» С третьей попытки жених все же оказался на вершине и там поцеловал невесту, – вместе они скатились с горки, сели в сани и поехали в село Покровское на венчанье.

Из церкви Марья вышла, светясь от счастья. Девушки, когда они любимы, становятся краше, словно цветок прекрасный распускаются! Так и Марья – заметно похорошела и даже подобрела.

– Прости меня, Дарьюшка, – молвила она невестке накануне свадьбы, – разносила я о тебе дурную молву…

– Не ведаю, о чём глаголешь ты! Забудь, голубушка, о сём и ты… – с улыбкой на губах отвечала Дарья.

Десять лет спустя.

Крестьянский век короток! Не успеешь оглянуться – жизнь прошла, и лежишь ты на смертном одре… В мясопустную неделю преставился бортник Андрей. Лила слёзы горючие на могилке отца Дарья.

– Почто оставил ты меня, сиротинушку, милый мой свет-батюшка? – причитала она. – Почто оставил одну-одинёшеньку?

А вскоре под Рождество почил Фёдор Гаврилович. Василий стал хозяином в доме…

Из года в год Дарья ходила непраздная, но приносила в подоле одних девок. Василий души не чаял в курносой Лушке, – её весёлый смех звенел в доме, словно колокольчик. Бойкая и шустрая девочка успевала и за утятами приглядывать, и с ребятами во дворе играть.

Однажды учил дочку Василий плавать, зашёл в реку подальше, – как вдруг выскользнуло дитя у него из рук, упало в воду и захлебнулось. Не откачали… Но раз беда пришла – отворяй ворота! Из деток до семи годков дожили лишь трое. Одно дитя зверь лютый в лес уволок, – не углядели, другое – от хвори умерло, – не излечили. С тех пор затаил обиду Василий на жену свою.

– Ты же ведала прежде, как исцелять, – бранил он её, – мать твоя ведьмой была! Как сказывают, татарского рода-племени, – и в старости зачала тебя, одному Богу ведомо, от кого. Может, от черта лысого?