– Милый мой, прости меня, оплакиваю я свою девичью волюшку, – тихо молвила Дарья мужу. – Матушка моя перед уходом говаривала: «Дарьюшка, как пойдёшь замуж, хлебнёшь ты горюшко!».

На свадьбу сына старосты собралось всё село. Пировали во дворе у Фёдора Гавриловича. Стояли последние погожие деньки бабьего лета. В воздухе ощущалось первое дуновение осени. Гости, как сидели за столом по старшинству, вставали и поздравляли молодых, поднося дары: кто – суконные да холщовые ткани, кто – чугунную да деревянную посуду. Они ели, пили, балагурили да, знай себе, покрикивали: «Горько!» Дарья подымалась, утирая платочком слёзы, что гостей совсем не трогали – привычные они были к женской слабости…

Когда, наконец, гости разошлись, муж и жена остались наедине в клети, где им приготовили брачную постель.

– Отчего ты такая грустная ныне? – печально вопрошал Василий. – Аль не рада, что вышла за меня замуж?

– Васенька, – молвила она, – не гневись на меня, я буду тебе доброй да ласковой женой!

– Что ты? – улыбался он, привлекая ее к себе. – Как же я могу гневаться на тебя, коли люба ты мне? Голубка моя распрекрасная!

Девять месяцев спустя.

Василий убежал в хлев и по лесенке поднялся на сеновал, – более не мог он слушать стоны и крики жены своей! Боли у Дарьи начались на рассвете: позвали повитуху. Теперь же был поздний вечер: она страдала пятнадцать часов кряду…

Василий лежал на сеновале и мечтал о сыне: грезилось ему, как принимает он младенца из рук повитухи, пеленает его в свою рубаху и кладёт в колыбельку. Когда он воротился с сеновала, необычайная тишина стояла окрест.

– Разродилась! – обрадовался он и вбежал в дом. Дарья лежала посреди клети без чувств. Младенца не было…

– Где дитя? – спросил Василий.

– Нету… – мрачно отозвалась повитуха. – Мёртвым родился твой сын!

Тогда Василий опустился на лавку и обхватил голову руками. Горько заплакала Дарья, очнувшись и проведав о судьбе младенчика.

– Не кручинься, голубушка, – утешал её муж, – ещё будут у нас детки малые!

Вскоре облачилась Дарьюшка в платье тёмное, неделями ничего не вкушала, ходила с поникшей головой, долгими ночами стояла на коленях пред божницей, творя крестные знамения и вознося молитвы.

– Почто казнишь ты себя? – спрашивал у неё муж. – За дитя наше, что родилось мертвым… Нет в том вины твоей!

– Все мы пред Богом виноватые, Васенька, – молвила Дарья, – молюсь я за душу матушки своей… Грех её лежит на мне!

– Исхудала ты, – говорил муж, глядя на неё с состраданием, – который день ничего не ешь… Погубишь себя говеньем!

– Не будь преградой на сём пути, муж мой, – строго отозвалась тогда Дарья. И Василий оставил её в покое.

– Хороша жена, – говорила его младшая сестра Марья, – сторонится мужа своего…

Марья мечтала о замужестве, но сварлива была девка, – станом не стройна, лицом не бела. Женихов не находилось. Невзлюбила она Дарью, – бегала по соседкам да худую молву разносила о ней. Как пойдёт Дарья к колодцу за водой, соседушки переглядываются да перстами на неё показывают. Воистину людская молва хуже врага! Дарья слышала окрест себя смех да шёпот, но всё, молча, сносила…

Однажды, на праздничек воскресный она поднялась спозаранку, умылась и пошла в церковь к заутрене. Выстояла в притворе долгую службу, покаялась в грехах, причастилась Святых Даров. Потом воротилась домой, переоделась в понёву50, вышитую яркими цветами, – сменила мрачную власяницу на белую сорочку и зажила, как прежде…

Свёкор не мог нарадоваться на свою скромную и работящую сноху. Слова худого от неё никто не слыхивал! Встаёт она засветло, печь затопит, щи да каши наварит, пироги напечёт, в избе приберётся, за рукоделье примется. Марья, меж тем, на печи валяется допоздна, а как встанет, идёт глядеть, что успела сделать Дарья. И всегда недовольна она: