За день они устроили два коротких привала и один большой. В ранних сумерках, огибая большой бархан, Карен оставил спутницу внизу и забрался на его гребень. Солнце стояло низко; точнее, лежало на горизонте, непомерно большое, раздутое по бокам. Цвет его – насыщенно розовый – мог быть предвестником хорошей погоды.

Вокруг лежала девственная пустыня. Лишь прямо по курсу чувствовалось небольшое понижение в рельефе. Это наблюдение смутило Карена. В другом случае он мог бы оправдываться – мол, земля эта для него незнакомая, а тремя годами раньше они не заходили, а заезжали в оазис на автомобиле, причём с юго-западной стороны. Но у подножья бархана его ожидала Юна. Она верила в безгрешность «повелителя».

Восток начал синеть. Карен решил дождаться темноты, надеясь увидеть хоть один огонёк. По заверениям дяди Саида, ночью при ясном небе огонь зажигалки виден за три мили. Но как ни вглядывался он во все четыре стороны горизонта, всюду открывалась совершенно безжизненная перспектива. Ни огня, ни света фонаря или автомобильной фары – ни одного намёка на обитаемость Карен не увидел.

Юна сидела на своей тощей сумке и, вероятно, дремала, потому что вздрогнула от прикосновения его руки.

– Идём? – полувопросительно зевнула она.

– Идём, – ответил Карен, решив не пугать её выводами из своих наблюдений.

По его прикидке до того места, где ему почудилась низина, было относительно недалеко – не более двух миль. Идти стало немного легче, но Карен знал, что эта лёгкость обманчива и что стоит через пару часов сделать привал – и силы покинут их.

Барханы стали меньше. Да, пожалуй, это уже не барханы, а дюны, верные признаки того, что впереди какое-то препятствие на пути безжалостных песков. Он не ошибся. Юна тоже почувствовала близость цели и зашагала быстрее, почти наступая Карену на пятки.

Внезапно в темноте нарисовались три пальмы, за ними ещё две. А за пальмами – акации, низенькие и толстые. Они дошли!

Но почему так тихо и темно? Почему не слышно запахов верблюдов и бензина, непременных спутников атмосферы оазисов? Где люди?

Юна тоже заподозрила что-то неладное. Впервые с начала совместного путешествия она взяла Карена за руку и, поминутно озираясь, стала легонько тянуть его назад.

– Может быть, это мираж? – громко шепнула она.

Миновав толстую акацию, они вдруг запнулись обо что-то большое и мягкое. Оказалось, это пальмовые листья. Неподалёку лежал ствол.

– Здесь должен быть колодец, и не один. Но искать его в темноте – бесполезная затея, – рассудительно произнёс Карен. – Лучше дождаться утра. Ты как, вытерпишь?

– Вытерплю, – совсем тихо ответила Юна и вдруг, прижавшись к нему, начала медленно сползать на землю.

Карен подхватил девочку и уложил на пальмовую подстилку. К счастью, по её влажным рукам и мокрому лбу он догадался, что с ней опять приключился обморок. В пустыне не самый горячий сезон, однако для белого ребёнка и такая не самая страшная жара – всё-таки жара. Да и прошли они за день немало, что-то около двадцати миль. Карену – пустяк; он одолевал и двадцать пять, ни разу не заходя в тень. И с таким же запасом воды. Вот только для Юны пустынный марафон оказался непомерным испытанием.

Она очнулась, когда Карен влил ей в рот несколько капель.

– Ну теперь придётся искать колодец, – будто извиняясь, неуверенно сказал он. – Ты перегрелась. Если тебя не напоить, может быть ещё хуже. А у нас осталось… три глотка.

– Нет. Я дотерплю, – слабым голосом ответила Юна и вцепилась в его руку. – Я сейчас ходить не могу. А оставаться одна боюсь. Дотерплю.

Через несколько минут она заснула. Карен долго сидел рядом. Иногда ему казалось, что Юна не дышит, и тогда он приникал ухом к самому её рту. Каждый раз он убеждался в том, что тревога напрасная, но уже через несколько минут вдруг снова наклонялся над девочкой и снова, поймав тепло её дыхания, возвращался на свой пальмовый лист.