Эши выбрался на улицу и подставил лицо ветру. Ещё свежие, ненаполненные дневным зноем порывы прочищали мысли и трепали кудри на макушке. Скоро огненная полоска на востоке соберётся в один диск, поползёт вверх. Лишь одно вытянутое облако виднелось на другой стороне неба, так что день выдастся жарким: таким, что впору прятаться под крышей до самого заката, а не корпеть над посевами.

За углом раздался скрип. Эши подпрыгнул и пожалел, что не прихватил ни ножа, ни копья. Чуть согнув колени, он задержал дыхание и крался туда, откуда вновь донёсся такой же протяжный звук. Лишь выглянув за угол, он понял, что издавало его старое плетёное кресло. Отец сделал его ещё лет восемь назад для своей единственной любви, и именно она покачивалась на потемневшем сидении.

– Мама? – изумился Эши, подойдя поближе. – Почему ты не спишь?

– Он не любит, когда я сплю подолгу, – промолвила мать.

Хатаи Бенезил всего за несколько лет стала лишь подобием себя, как след на песке был лишь подобием ноги, что его оставила. Ещё свежа была память о том, как мать своим упорством задавала пример всей плантации. Эши всегда изумлялся, как она успевала накормить всю семью, да ещё и наёмных земплепашцев, когда сама проводила целые дни среди папируса и льна.

А потом она начала меняться: некогда яркие глаза померкли, провалились в толщу морщин. Мама уже давно не расчёсывалась: с тех пор, как чернённый блеск её волос сменился безжизненной сединой.

Не без повода конечно – сложно было ожидать иного от женщины, дождавшейся сына с войны лишь для того, чтобы через несколько лет того изгнали. Той, кому пришлось отдать единственную дочь под опеку жестокого законника, который бил жену чаще, чем настоящих преступников. Той, что отправила мужа в последнее плавание по обиталищу Великого Змея и сама была готова прыгнуть на этот плот. И кто бы сохранил рассудок на её месте?

– Ты про кого, мам? – Эши присел на корточки рядом с ней.

– Брейхи мой, – горестная улыбка исказила осунувшееся лицо. – Он говорит, что я его отвлекаю от работы.

– Как-как?

– Там, где он сейчас, работы тоже хватает, – пальцы мамы теребили распустившиеся прутья на подлокотнике. – Только во сне мы с ним видимся, а он брюзжит, что из-за этого работать не успевает.

Эши хмыкнул. Если работать придётся и в царстве Великого Змея, он едва ли заметит, как уйдёт из одной жизни в другую. Но хотя бы там мама вновь возьмётся худой рукой с вереницей бледных пятен за сухую ладонь отца.

– Я же не виновата, что скучаю, – уголки маминых глаз заблестели. – Пусть он уже вернётся или меня заберёт. Будем работать вместе…

Теперь плакать хотелось и Эши. Видеть мать такой было больно, но ещё больнее было осознавать, что помочь он не мог. Не ей одной не хватало твёрдой хватки Брейхи Бенезила, его низкого голоса и поразительной способности свести любую проблему к обычной неурядице, которая к утру превращалась в очередную историю о былом.

– Руй, – вдруг выдала мама. Она вцепилась в подлокотники и подалась вперёд. – Руй, где он?

Эши мгновенно выпрямился и огляделся. Он рыскал глазами по ближайшим зарослям в поисках косм, нынче украшавших его брата, но видел лишь качавшийся на ветру папирус.

– Руя нет, мам, – тихо произнёс он. Тихо и неуверенно.

– Пусть бы и он вернулся, – мама вздохнула.

Эши покачал головой. Это желание он разделить не мог. Все четыре года он думал о том, какой была их встреча с Руем. Увидев его на той дороге – заросшего, грязного, оборванного – Эши понял, какую игру затеяла его память. Всё это время он вспоминал лишь лучшее, что связывало братьев: то, как они притворялись великими воителями, когда молотили палками сорняки; первую распитую бутылку раяхи – полупустую и выкраденную из отцовских запасов. Заглянув в глаза Руя накануне и вновь узрев ту искру безумия, Эши вспомнил, что чувствовал тем утром, когда узнал об изгнании брата. К его стыду, чувство то было облегчением.