– Домой хочешь? – спросила.

– Да, хочу, – ответила я и всхлипнула.

– Все хотят, – вздохнула она.

– И ты хочешь? Ты ведь взрослая. – С детской наивностью я сказала это тринадцатилетней девочке.

– Ну да, я уж и старая, – засмеялась она. – А пойдем вместе со мной на процедуры?

– Ты пойдешь со мной? – Дети всегда смотрят на старших, проявивших к ним внимание, с благоговением.

– Да, я тебе очередь заняла в кабинет. – Она помогла мне встать на ноги, поправила косы, как заботливая мама.

– Мне? – я поразилась. – Честно?

– Честно-честно, – серьезно сказала она. – Давай, бегом пошли, а то если Маргарита Степановна не увидит записи в карте, что ты прошла процедуры, будет ругаться.

– Не, Маргарита Степановна не будет, – я улыбнулась.

– Будет-будет, – заверила меня Лиля. – Она ругается только в одном случае…

– В каком?

– Когда плохо выполняешь предназначения. И тогда, – она сделала очень скорбное выражение, – в наказание – удваивает, а то и утраивает количество процедур, и ты будешь здесь лежать, пока все не пройдешь.

– Ужасно! – моя губа снова задрожала.

– Так, – Лиля топнула ногой и уставилась на меня своими раскосыми, но такими зелеными-зелеными глазами, – а будешь хныкать, кардиограмма покажет три прямых линии.

– И что? – Я не поняла этой угрозы.

– И всё. – Спокойно ответила Лиля и, взяв меня за руку, повела в процедурную.

Это потом поняла, что прямые линии на кардиограмме означают полную остановку сердца, а значит – смерть, но тогда я долго думала, что ж хотела мне этим сказать наша терпеливая Лиля. Она, как самая старшая, всегда возилась с младшими. Сейчас, я знала, ей исполнилось 17 лет, и она поступила в какой-то институт. Говорит, что одна из преподавательниц вуза сказала, что Лиля, мол, специально справку взяла, что в больнице лежит, чтобы не отрабатывать практику перед учебой. Я тогда пожелала той преподавательнице такой «липовой» справки. «Как же я ненавижу учителей!»

– Снеж, – сказала наша Анютина глазка, – тебе кошмар ночью приснился?

– Да? – как-то не верилось. – Никаких кошмаров не помню. Ну, снился дом какой-то, но ты мне его досмотреть не дала. Вдруг бы то деревянное облупленное корыто в замок превратилось. Теперь я этого не узнаю, – весело сказала я, отложив градусник.

– Ночью ты кричала, – пояснила Кира-шатенка, – наверное, все отделение проснулось.

– Я не помню, – озадаченно ответила я.

– Ну, то и лучше, – с улыбкой сказала вошедшая Авдотья Петровна, мой личный парикмахер.

– Авдотья Петровна, – я весело помахала ей градусником, – это вы сегодня дежурите?

– Подопытная моя кошка-Снежка, – так же весело сказала она, – не размахивай градусником, а то заставлю мерять температуру снова.

– А, нет, забирайте, пожалуйста! – чинно положила градусник на две ладони и склонилась в поклоне перед нашей медсестрой, как преданный слуга перед господином.

– Кстати, – я хитро посмотрела на Авдотью, – а тренироваться на кошках вы сегодня будете?

– И повернулась к ней спиной, по которой струились уже лохматые кудряшки.

– Обязательно, – Авдотья Петровна забирала градусники, попутно отмечая, что-то в записях, – только все необходимое сделаю, и приду разгребать твою гриву.

– Заметано! – сказала я и вскочила с постели.

Как оказалось, вскакивать не стоило, потому что у меня снова зашумело в ушах и закружилась голова. Благо, меня подхватил и усадил на кровать вошедший врач. Молодой и довольно симпатичный, он заставил меня смутиться, покраснеть и опустить глазки. Девчонки в это время тихо посмеивались, а он увидел повязку на ключице, синяк под глазом, и этого ему хватило, чтобы, как ошпаренному, выскочить из палаты.