– Да-а-а, – протянул художник. – Кажется, я и сам не понял, что сказал. А ты поняла, о чём я говорил? Нет?.. Ну, не молчи! Жозетта бы… или как там её?

– Жозефина, – спокойно ответила Розали.

– Без разницы, – махнул рукой Месье Валентайн и, словно поверженный, упал в своё мягкое скрипучее кресло. – Жозетта, Козетта, Жозефа…

– Жозефина, – повторила девушка.

– Я же и говорю: без разницы! По-твоему, этой женщине-пышке мои речи кажутся доходчивыми?

– Вполне, – пробормотала Розали.

Она было хотела спросить его о чём-то и даже приоткрыла рот, собираясь с мыслями, но художник опередил её:

– Мне ведь нужно кормить её пустующую голову, в которой вечно дует ветер, какими-то умными фразами. За всё приходится платить, ты же знаешь! У меня нет денег. Поэтому я платил ей за всё поэзией. Поначалу я читал ей Шекспира, в конце концов, остановился на Байроне. Потом я много и очень даже профессионально импровизировал: говорил красивые душераздирающие и очень непонятные речи, что только в голову приходили мне. А сейчас, видно стареет мой здравый разум…

– Портится, – добавила девушка. – Конечно же, столько курить и пить!

– Я и говорю: сейчас у меня так не выходит, приходится продумывать всё заранее.

– Интересно, – улыбнулась Розали, протирая мебель, – скольких девушек ты свёл с ума на этой неделе?

Художник призадумался:

– Всего лишь троих. Но это ничего. На прошлой неделе – семь.

– По одной в день?

– Нет, в воскресенье у меня был выходной.

– И что ты обещал им?

– Портреты, портреты и только портреты! Представь себе, сейчас уж никто не хочет пейзажей. Ведь пейзажи можно всем рисовать одинаковые. Можно даже схалтурить, добавить больше цвета, в конце концов, заляпать картину краской – всё равно получится красиво!.. А с портретом так нельзя… Я предлагал им даже немного avant-garde, подобного «Крику» Эдварда Мунка. Но, почему-то, им показалось это отвратительным, пугающим. Они предпочитают только и только реализм.

Валентайн засунул свою руку под кресло и вытащил оттуда полупустую бутылку муската. Он тихонько открыл её и принялся с жадностью утолять жажду. Алые капли одна за другой текли по его густой чёрной бородке, затем – по длинной белой шее. Заметив, что голосистый творец притих, Розали почувствовала неладное, и, обернувшись, заметила, как он осушил почти всю бутылку. В душе девушка ощутила странное слияние злобы, ненависти и жалости к этому человеку одновременно. Но потом она поняла, что жалость тут совсем ни к чему.

Она быстро подошла к нему и вырвала из рук бутылку.

– Не пей! – кричал художник. – Я немного приболел, не хочу заразить тебя.

– Ах, да, – иронично воскликнула девушка. – Значит, ты болеешь, и значит, ты лечишься таким образом?

Месье Валентайн прикрыл глаза и спокойно спросил:

– Зачем дважды повторять слово «значит»?

– Когда же ты найдёшь себе работу? – воскликнула девушка.

– Я работаю, – ответил художник. – Я пишу картины. Не заметно, да?! Моей работы ведь никто не видит, – принялся причитать он. – Да! Художник – это ведь не род занятий, это развлечение! Живописью занимаются только те, кому заняться нечем… Так, на досуге… Заняться нечем!

Он говорил это всё тише и тише, всё медленнее и медленнее. Совсем скоро он и вовсе перестал говорить; его глаза медленно слипались. Спустя минуту голубизну его ясных лукавых очей скрыли густые чёрные ресницы – он заснул.

Как же мирно он спал! Словно младенец. Нельзя было даже и подумать, что в душе этого человека таится что-то греховное. Спящим он казался таким безвинным, наивным и незащищённым, что Розали едва ли не растрогалась, совсем позабыв о его равнодушии и далеко небезупречных манерах.