Влагой над чьей-то думой

Кроет святую сталь.

Меч государства вечен

Памятью прошлых лет.

Будущим – бесконечен

Во серебре эполет.

И нет на Земле той силы,

Что вспять повернула бы вновь

Истину, Честь и Отвагу –

Веру, Надежду, Любовь.

Александру Сергеевичу П.

Как много нам свершений чудных

Пророчит любопытства дух.

И опыт разочарований трудных,

Покуда разум слеп и глух.

Былых надежд необратимость…

Марине Ц.

Похмелье любовных зелий

Изыскано лишь до поры.

Под сводами призрачных келий

Рассыпется смех детворы.

А зелье извечное в чаше

Заменят фитиль и масло.

И свет на прекрасном лике

Коптящей греховности нашей.

Неизвестная цель

Скучно в сугробе. Наледь на робе.

Проседь на шуршуне.

Я на охоте. Глухо в утробе.

В посёлке огни в окне.

Мне не коснуться, не шевельнуться –

Холод под маску влез.

К Новому году машины несутся –

Время у всех в обрез.

Я тебя чую нутром голодным,

Мерзок твой страх на нюх.

Словно немытый в дурном исподнем

Ком – тополиный пух.

И в просветлении оптики точной

Вижу тебя – себя.

Вся твоя жизнь, словно срамница склочная,

В колодец плюёт, не любя.

Цепко крадёшься за спины охраны,

Будто бы ищешь себя.

В двери стучится предвестник бурана,

Куранты в себе трубя.

Предупреждая, поправка на ветер,

До тебя триста с чем-то шагов.

Горечь позёмки чудится плетью

Из-под твоих сапогов.

Я перед дверью. В карманах задатки

Детям и всей родне.

Что-то скребётся под правой лопаткой –

Жена со свечой в окне.

Ты беспощаден. Ни страха, ни боли.

Цель в захвате. Готов к огню.

Буднично ждёшь окончания роли –

Палачу мыть от крови ступню.

И страх отступает, ты обернулся

На пороге предвечных врат.

Смотришь в моё перекрестье гулко,

Шапку снимая… брат.

Мы опускаем цевьё прицела

В перекрестье – резное крыльцо.

Гильзу под ним отыскать – полдела.

Труднее – забыть лицо.

Костыли на шпильке

В осеннем парке шорох листьев –

Неувядающего тлена…

Бессильны выбраться ботинки

Из златоогненного плена.

А у скамьи, под старым дубом,

Скелет погибших кораблей –

Воткнувшись в корень ржавым зубом,

Один из старых костылей.

Второй поодаль чуть отброшен,

И разрыхлённая листва,

Обозначая след едва,

Воображенья угол крошит.

Она мечтала о туфлях –

Чтоб шага совершая взмах

Изящным каблуком высоким,

Могла, витая в облаках,

Чужою быть для недалёких…

Но то мечта… А с пробужденьем

Все за́мки таяли в пыли –

Ортопедическая обувь

И у кровати костыли…

Три года как похмельный случай

Ей отказал владеть собой.

Пришлось взрослеть и стать другой –

Подруги реже приходили,

И тот, что был её лицом

На тёмном лике светлой ночи,

Забыл, как будто между прочим,

О поцелуях за крыльцом…

Лишь мама… Разделила горе

И боль тернового венца.

Таков святой удел слепца,

Что все мы превозносим вскоре –

Увы, родитель до конца

Спешит вослед своим сердцам,

Беспечно мчащим на просторе.

Ходить! Всему наперекор,

Она же маме обещала…

И вальс на свадьбе станет малым,

Что искупит её позор…

Три года парк манил весной…

Сомкнув искусанные губы,

Через огня осенний зной

И хляби, скользкие зимой,

Туда, где летом ей одной

Цикады грянут в меди трубы.

И вот однажды камень плоти

Поддался молоту усилий.

Истаял лик среди полотен –

Надежды в действо обратились.

Я вижу – медленно шагает

Та, что себя превосходила.

Листву ботинком разгребая,

Черпает материнства силу.

Ведь у Природы нет бессмыслиц,

И всякий, средь её полей,

Оставил в будущем и прошлом

Хотя бы пару костылей…

Городская акварель

Лицо вокзала городского

Средь суеты незримо с нами.

За шумом топота людского

Лицо вокзала – под ногами.

Морщины на краях перрона

Шероховатой серой кожи.

Над дужкой рельса – грим вагона

И пылью плачет. Редко всё же…

Лицо умеет улыбаться

Под маской городских оков.

Когда же дождь зовёт купаться –