Р. Ну и что ты планируешь делать в жизни?

Р. Все это, конечно, хорошо, но пора бы уже серьезно призадуматься.

Р. Времена сейчас такие, что в любой момент все может коренным образом измениться.

Р. Ваши эти игры подростковые пора прекращать.

Р. Я не хочу сказать, что ты ничего не делаешь, нет. Совсем нет. Ты же знаешь, как мы тебя любим. Но (здесь классический вариант игры предполагает перечисление грехов ребенка, начиная с самого раннего возраста)…

Р. Мы хотим как лучше.

Р. Твои увлечения – это прекрасно, но нужно заработать себе на кусок хлеба. А потом уже все остальное.

Р. Никто не запрещает тебе личную жизнь, но на что вы собираетесь жить? (Пара, которая, казалось бы, предполагается местоимением «вы», совершенно необязательно существует в реальности. Для Родителя это всегда мнимая единица.)

Р. Да пойми же ты, никто тебе ничего не запрещает. Вот чем ты хочешь заниматься? (Пауза до трех секунд.) Видишь, ты даже не можешь сформулировать, чего ты хочешь.

Р. Мы по-прежнему желаем тебе только добра.

Я придумываю эту игру, проваливаясь в сон. Понимаете, я ведь и так уже была на взводе. И хотя я опытный игрок, в какой-то момент я беру вазу (я давно говорила, что из квартиры надо убрать все бьющиеся предметы), выпускаю ее из рук и иду к себе в комнату. Я чувствую себя злой. Видите ли, мы договаривались, что я буду себя контролировать. Мы договаривались, проще сказать, что я буду вести себя благопристойно даже тогда, когда у меня разболелся зуб или когда мне просто хочется поныть о жизни, или когда мне попался плохой вопрос на контрольной, или когда я с кем-то повздорила. Причем я не могу просто промолчать, я обязательно должна устроить шоу степфордской жены, сиять двадцатью восемью зубами (больше у меня пока нет) и рассуждать на темы позитивного отношения к жизни. Иначе у родителей стремительно обостряется паранойя, и я с пинка отправляюсь к врачу. Понимаете, в чувствах семнадцатилетней девушки может разобраться только специалист.

И я не могу сказать, что я не привыкла. Наоборот, когда я бессмысленно пялюсь в потолок, единственный вопрос у меня в голове – куда все делось? Все же было так хорошо, и я поразвлекалась вдоволь, и у меня было достаточно сил, чтобы высмеять десяток озверевших взрослых и пойти себе дальше.

Завтра надо будет подумать на эту тему. Успею сформулировать и выкинуть из головы до встречи с мужчиной моей жизни в его личном кабинете с ремонтом, осуществленным (цифры приблизительные, но все же) за счет моей разнообразной симптоматики.

П. (пишет что-то в блокноте)

п. (смотрит на П.)

П. (продолжает писать в блокноте)

п. (некоторое время изучает потолок, потом книги на полке, потом свою обувь, потом пол)

П. (с надеждой, что эксперимент идет к концу, продолжает писать в блокноте)

п. (подумав немного, достает из сумки блокнот и начинает в нем писать)

П…

П. Чего вы хотите в данный момент?

п. Вот есть как-то очень хочется.

П. А более глобально?

п. (осматривается) Насколько более?

П. Ну, скажем, не в пределах данного момента. Что бы доставило вам удовольствие?

п. А насколько глобально?

П. Как вам угодно.

п. Нет, я просто пытаюсь измерить степень глобальности новой куртки. Это глобальнее, чем еда?

П. Пожалуй, да.

п. А по-моему, нет. Без куртки прожить можно. А без еды как-то не получается. Так что пойду поем.

Впрочем, действительно меня может порадовать Марселла. Но почему-то не радует.

– Ты же умеешь разговаривать, – напоминаю я ей по телефону, лежа кверху ногами на кровати.

– У меня в-в-возможности не было.

– Ч-ч-чего у тебя не было? Может, змеюка бы злиться на меня перестала, если бы из тебя что-нибудь получилось.