А к концу своей рабочей смены Варя уже опять стояла в ларьке в своих фирменных бейсболке и фартуке. С этой ночи в её жизни поселилась тайна, делавшая ее особенной даже днём: в дни её дежурств Егор заезжал за ней в самые мертвые часы и увозил с собой. Они оба так привыкли к этому еженедельному ритуалу, что даже не обменивались телефонами и адресами. Он был уверен, что Варя всегда будет работать в этом ларьке, а она просто знала, что Егор за ней приедет. Их несколько свиданий длились почти всю её жизнь, а он так ничего и не понял, когда, приехав в очередной раз, увидел в ее теремке из хот-догов чужую женщину. Он опешил и ничего не стал спрашивать, а приехал на следующий день, решив, что перепутал смены. Но больше Егор её так и не увидел, а его рефлекс быть с ней пропал так же быстро и безболезненно, как и появился.

А Варя однажды, лежа в своей кровати, почувствовала острую боль внизу живота, а затем мокрое тепло, мгновенно пропитавшее все простыни. Ей хотелось встать, но она была так слаба, что не могла даже пошевелиться. Варя чувствовала, что растворяется в своей привычной темноте за шкафом, не способная даже на мышиный писк… Ее мечты и мысли постепенно засыпали вместе с вечерним солнцем, которое она так больше и не увидела…

Когда родители пришли с работы и нашли её, она потеряла уже слишком много крови. Врач поставил диагноз «внематочная беременность» и, не удержавшись, тихо сказал про себя:

– Господи, как котенок какой, за шкафом…

Москва, 2010 г.

Ваня Смирнов был обычным еврейским мальчиком: худеньким, непропорциональным, упрямым и хитрым. Худым он был от природы, и голова казалось большой как у рахита из-за кудрявой вечно взъерошенной шевелюры. А огромные широкие ступни придавали гротескности всему его и без того неуклюжему облику. Баранье упрямство было его врожденным качеством, а хитрость – честно заработанной чертой характера. Родители Вани были в разводе, жили в разных странах, и он их почти не видел. Обязанности по воспитанию внука полностью легли на бабушку, и благодаря ее системе поощрений и наказаний Ванечка с ранних лет научился свободе рассуждений и логики. Бабушка Яна была еще вполне молодая женщина, и ее яркая красота, постоянно горевшая ровным и ярким пламенем рядом с маленьким мальчиком, неумолимо вытесняла из Ваниных воспоминаний вполне заурядный образ матери. Вот так это и произошло: мама постепенно превратилась в выцветший фотоснимок с нечетким изображением, а бабушка Яна сияла своей безупречной, как чистый александрит, красотой, пока Ванечка ел утренний молочный суп, сияла, когда он приходил к ней на работу, сияла, когда сидела с неизменным вечерним бокалом вина и сигаретой, и сияла, даже когда не обращала никакого внимания на мальчика. На людях Ваня называл бабушку Яной Александровной, и никто никогда не называл его ее внуком, как, впрочем, и сыном. Это была странная пара: женщина с роскошным изломом бровей и смешной, не похожий на нее, мальчик, больше смахивающий на малолетнего карлика-пажа при своей королеве.

Ванечка втайне боготворил и ненавидел свою бабушку Яну. Боготворил за тот уверенный и ровный свет, который она великодушно и ярко дарила ему, а ненавидел за еле ощутимую брезгливость, сквозившую в ее отношении к внуку. Пока Ванечка был маленьким, он не мог анализировать природу этого чувства, а повзрослев, и вовсе перестал обращать на это внимание. Возможно, внук напоминал о неумолимой старости и увядании, или был слишком похож на некрасивую, но уверенную в себе и бросившую его мать, а возможно, Ванечку и вовсе не бросали, а доверили как семейную драгоценную реликвию хранительнице рода Яне Александровне. В любом случае бабушка была на пике своей успешной карьеры, и вполне могла позволить себе содержание внука.