– И еще помогу, если нужно будет. Мне ведь несложно, – успокаиваю, а она еще больше раздается плачем. Господи, да у меня таких сотни – натура такая, не могу пройти мимо, когда кому-то плохо. Поэтому и подвез ее в декабре, искренне посочувствовав ее переживаниям. Нелепым детским переживания из-за какого-то зачета!

– Глупенькая, ты Лиз. Маленькая совсем.

– А вот и нет! Что вы заладили все: «Ребенок! Ребенок!», – отчаянно жестикулируя, она вырывается из моих объятий и смотрит теперь с такой обидой, что мне вовек не забыть этого взгляда. – Побольше многих знаю, ясно? И что тебя люблю, тоже знаю! А утешать меня не надо! – яростно распахивает дверь, пуская в салон прохладный воздух. Выбирается на слабоосвещенную улицу, тут же становясь мокрой, но словно не замечает, что туфли ее испорчены смешавшейся с грязью водой, платье, выглядывающее из-под наспех наброшенного плаща, насквозь промокло, а от кудрей ничего уже не осталось. Размазывает тушь по щекам, которую, я уверен, использовала сегодня впервые, и в последний раз награждает меня пылающим обидой взором. Закусывает губы и разворачивается, едва ли не бегом устремляясь к подъезду.

Не помню, как тогда справилась с теткиной дверью, и в лучшем своем состоянии не с первого раза покоряя своей воле злосчастный замок. Я была раздавлена. Опустошена первым отказом, разбившим мое девичье сердце.

Все мы считаем себя особенными, верим, что впервые влюбившись просто обречены на взаимность, и гонимые этой уверенностью порой так нелепо попадаем впросак. Стыдилась ли я своей откровенности? Нет. В шестнадцать еще не умеешь играть и обнажаешь свои чувства без всякого зазрения совести, считая, что это единственно верный вариант на пути к твоему счастью.

Тогда найти свое счастье в объятиях Игоря Громова мне было не суждено. Помню, как сидела у тетушкиного окна, наблюдая за каплями, стекающими по стеклу, и плакала в такт обезумевшей погоде. Моих слез наверняка бы хватило, чтобы стереть с лица земли этот чертов город, в котором я впервые полюбила, узнав на собственной шкуре, как невыносима мыль, что взаимности мне никогда не добиться…

– Поправь мне прическу, – слышу голос ведущего, вокруг которого суетится персонал, и откидываю голову на спинку. Какой высокий потолок в павильоне…

– После рекламы перейдем к обсуждению вашего замужества. Побольше романтических фактов, чаще смотрите в третью камеру. Нам нужен диалог со зрителем, – наставляет меня редактор, всерьез вознамерившись сделать шоу из моей личной трагедии. – Покажем свадебные фото, снимки детей и перейдем к главному. Вячеслав Лисицкий уже за кулисами. Провокационных вопросов не избежать, и обычно я так не делаю, предпочитая живые эмоции, но вас попрошу – держите себя в руках. Никаких побегов из зала, не хочу, чтобы вы сорвали нам эфир.

Ясно, поэтому и киваю, ощущая, как леденеют пальцы. Я знаю, о чем они нас спросят. Мы перебрали со Славой с десяток вариантов развития события, и я не думаю, что канал сможет чем-то нас удивить…

Все тот же голос отчитывает секунды, вынуждая меня вновь напрячься, а Филипп, от постоянного мельтешения которого у меня уже рябит в глазах, на этот раз становится в центре зала, с серьезным видом зачитывая сухой текст эфирной подводки.

6. Главы 5

Я видела это видео раз двадцать. Последние десять из них – месяца три назад, когда по дороге к метро, проходя мимо журнального киоска, наткнулась глазами на кричащий сенсацией заголовок: «Я не уводила его из семьи!». А на обложке моя лучшая подруга, держащая за руку ни кого иного, как главного предателя моих женских надежд. В стильном костюме, при галстучке… Весь из себя порядочный! И если после нанесенного им удара по моему самолюбию я почти сумела собраться, теперь главной целью ставя перед собой возвращение детей, то счастливая улыбка Петровой выбила почву из-под моих ног. Не помню, как добралась до дома, но одно отложилось в памяти на века – дурацкая песня, которую я пересматривала до черных мушек в глазах, пытаясь отыскать ответ на главный вопрос – за что?