– Так, почему сразу не сказала, не пришлось бы в театр идти. Я же думал помогу тебе прикоснуться к мечте – увидеть кумира, сделать фото, – недоумеваю я.

– Мне понравилось, правда. И… Я просто очень хотела тебя увидеть, – последнее дается ей с трудом, и она вжимается в кресло, отчего теперь ее глаза скрывает полумрак. А я так оглушен ее откровением, что даже не знаю, стоит ли продолжать этот странный диалог.

Дождь на улице, кажется, не собирается прекращаться, а от дошедшего до меня тайного смысла слов этой шестнадцатилетней девчушки даже в тепле салона я ощущаю каким тяжелым, пропитанным сыростью, становится воздух…

– Лиз, – откашливаюсь в кулак, опасаясь взглянуть на сжавшуюся рядом Волкову. – Где там твоя тетка живет? Поздно уже…

– Да, – отзывается и называет адрес.

– Я все испортила, да? – впервые с того момента, как мы отъехали от театра, Лиза решается заговорить. Через минуту она уйдет, хлопнув подъездной дверью многоквартирного дома, и я, наконец-то, выдохну, избавившись от сковавшего меня оцепенения. Зачем вообще говорить кому-то подобные вещи? Я и не смотрел на нее, как на ту, кто может думать обо мне вечерами, не придавал значения нашей переписке, в то время, как эта неопытная девчонка, кажется, всерьез вознамерилась пустить под откос нашу дружбу. Ладно, не совсем дружбу, но вполне приличное приятельское общение с особой доверительной атмосферой…

– Нормально все. Ты не обязана сходить с ума от маминой игры. Моя бабушка, вообще, принципиально с ней фильмы не смотрит. Говорит, что если увидит, нам придется выколоть ей глаза, потому что ничего хуже игры Эвелины быть не может, – увожу беседу в мирное русло, надеясь на ее сознательность. Не нужны мне сопливые воздыхательницы и, если честно, я начинаю задумываться, что в словах Славы есть доля правды – кажется, я чересчур мил…

– Я не об этом, – отказываясь от протянутой мной соломинки, Лиза отстегивает ремень и садится вполоборота. Смелая – подбородок вздернут, во взгляде легко читается решимость…

– А о том, что ты мне нравишься, – выдает, и все напускное спокойствие как рукой сняло. Наверняка весь путь до теткиного дома уговаривала себя держаться, а вывалив наружу терзающие душу переживания, готова сбежать, вон как вцепилась в дверную ручку.

– Ты мне тоже, – мне не впервой слышать такое от женщин, но такого смущения не припомню. Стараюсь на нее не смотреть, разглядывая тусклый свет фонарного столба через лобовое стекло, по которому как из ведра барабанит дождь. Нужно что-то добавить, ведь так? Пока она не решила, что я влюблен…

– Ты хорошая девушка, Лиза. И я всегда готов тебе помочь с учебой… Или билет в театр достать, если вдруг решишь повторить.

– Но я недостаточна хороша для того, чтобы ты разглядел во мне не просто друга, да? – она опускает голову и начинает теребить пуговки на груди. От вида ее трясущегося подбородка мне становится не по себе. Я только что обидел ребенка – наивного, нежного, ранимого ребенка, набравшегося сил, чтобы обнажить свою душу.

– Хороша, Лиз. И все у тебя еще будет. Уверен, парни будут табунами носиться…

– Мне другие не нужны, – упрямо стоит на своем, судорожно вдыхая воздух.

– Ты плакать надумала? – услышав первый всхлип, настойчиво заставляю ее взглянуть на меня, бережно обхватив пальцами подбородок. Соленые дорожки уже бегут по щекам, и ей приходится безостановочно шмыгать носом, чтобы хоть как-то сдержать нарастающую истерику. Хотелось бы мне смахнуть эти капли с ее ресниц, хорошенько встряхнуть и заставить мыслить здраво. Зачем ей такой как я?

– Я думала, что симпатична тебе… Ты ведь так часто писал, – словно оправдывается за то, что допустила подобную мысль. – С учебой мне помогал…