«Жаль, что у нее такие дорогие консультации. Пять тысяч – слишком дорого. Мама точно не даст на психолога».

Очередная закрытая дверь, очередной недоступный выход.

Но Аля не сдавалась. Она больше не хотела сдаваться. Она знала, что будет что-то делать, что начнёт исправлять свою серую, унылую, одноцветную жизнь – раскрашивать её, как когда-то детские рисунки.

Потому что она умела творить.

Аля вспомнила родной детский сад, окружённый цветным забором с рисунками улыбающихся зверей. Некоторые из них нарисовала именно она. В детстве Аля увлекалась рисованием, и все называли её талантливым ребёнком. Потом интерес к живописи угас, погребённый под грузом комплексов и неуверенности. Творчество стало казаться ей бессмысленным и неспособным исцелить душу.

Но сейчас ей как никогда захотелось снова попробовать нарисовать тот самый недостижимый идеал, к которому она стремилась – воплотить его, дать ему форму, цвет, жизнь.

Она вскочила с кровати и начала перерывать комнату в поисках старого мольберта. Десять лет назад, когда они переехали, часть детских вещей оставили в этой квартире, и мольберт точно должен был быть среди них. На нём мама когда-то учила маленькую Алечку рисовать, терпеливо направляя её неуклюжие пухлые пальчики.

Через несколько минут Аля нашла его в углу, под грудой коробок, покрытых плотным слоем пыли. Краски, карандаши, бумага – всё на месте. Забавно, что на мольберте ещё остались следы краски, которыми она испачкала его, будучи ребёнком – ярко-синие кляксы цвели былой наивностью. Пыль, осевшая на поверхности, мягко разлеталась в воздухе, кружась в тусклом свете настольной лампы, как снежинки в метель.

Пальцы Али слегка дрожали – от страха, от ожидания, от предвкушения. Она установила мольберт у окна, где свет падал под правильным углом. За окном уже стемнело, только тусклое сияние уличного фонаря пробивалось сквозь занавески, отбрасывая на пол мягкие тени. Аля взяла в руки карандаш, ощущая его привычную шероховатость, будто здоровалась со старым другом. Закрыла глаза на мгновение, пытаясь представить себе желанный образ.

В голове всплывали обрывки статьи Агаты:

«Идеал – это не просто мечта, это цель. Нарисуйте его, создайте его в своём воображении».

Слова звенели в голове серебряными колокольчиками, обещая что-то новое, что-то настоящее.

Аля открыла глаза и коснулась карандашом бумаги. Первые линии вышли робкими и неуверенными, как первые шаги младенца. Рука дрожала. Аля уже не помнила, когда в последний раз садилась за мольберт. Но постепенно движения становились быстрее и увереннее. Она рисовала лицо – высокие скулы, изящный нос, всё то, чего ей так не хватало в реальности.

Сердце забилось быстрее. Это был не просто рисунок, а часть её самой – тайная, скрытая от чужих глаз, даже от её собственных. Она погрузилась в процесс, забыв обо всём вокруг. Карандаш скользил по бумаге, оставляя за собой тонкие, изящные линии – изящные, как у девушки из её воображения.

Пальцы двигались почти сами собой, будто древняя сила направляла их изнутри. Аля добавляла детали – густые ресницы, мягкие волны рыжих волос, падающие на плечи. Каждый штрих казался шагом к идеалу. Каждая линия – шагом из темноты к свету.

Наконец она взяла в руки кисть, окунула её в баночку с водой, а затем в краску изумрудного, как весенняя трава, цвета. Начала закрашивать платье идеальной Александры. Краска ложилась на бумагу мягко и почти нежно. Что-то внутри откликалось на этот процесс, трепетало, кричало, хотело вырваться наружу.

Она добавляла тени и блики, делая платье объёмным и живым. Потом взяла другую кисть и начала работать над волосами. У красавицы на рисунке волосы получились тоже рыжими, но гораздо более яркими, чем у Али, – насыщенными, словно огонь в ночи.