Пришлось задуматься. Куда податься, как не в эксперты. И теперь уже зарабатывать, откусывая кусок пирога от своих же коллег. И не просто где-то в другом месте, а в своей родной больнице, где вырос из птенца до профессионала. Откусывать так, по-мелкому, за запятую, за непоставленную подпись, за вещи, которые и сам не раз допускал. Откусывать у своих же коллег, с которыми приходилось дежурить по ночам, которые часто помогали, даже спасали в трудную минуту. Откусывать для себя любимого, невзирая ни на что. Я бы так не смог. Для этого надо иметь определённые убеждения, склад ума и характера, чувство стыда и простую совесть. Можно ли за это осуждать? Трудный вопрос. Каждый в наше время выживает как может. И понятие совести очень легко замыливается цветом купюр. А они совестью не пахнут. Вообще красть у своих коллег – это призвание.

Врач – это призвание. Вор – это тоже призвание и профессия. Но красть у чужого, особенно у такого же ворюги,– это одно. А красть у труженика, работающего по ночам, проводящего время у постели больного или за операционным столом, – это дело последнее. И это так деформирует совесть. Если она, конечно, есть. Я всё время пытаюсь представить себя на месте руководителя, который разрабатывает схемы, чтобы обокрасть человека-труженика. Какими же чертами должен обладать этот негодяй. И как их стало много. И как это извести. У меня нет ответа на эти вопросы. Меня этому не учили. Был свой. Стал чужой. Залез наверх, чтобы плюнуть вниз.

Ну, слава богу, выговорился. Знаю, что ничего не изменится. Ни до, ни после этих строк. Но иногда рвота приносит облегчение. Свой стал чужим.

Я – центральная фигура. Потому что стою в центре операционной. Без меня никуда. Вокруг меня все бегают и суетятся. Гнут мне руки и ноги. Двигают вверх и вниз. У меня подруга только операционная лампа. В её отражении я вижу всё. Люблю наблюдать, что они там творят. И давно уже научился их терминам и повадкам. А меня любит только Гуля, молоденькая санитарочка. И поправит руки и ноги, и вытрет с меня все эти жидкости. Особенно я не люблю красную, тогда все начинают суетиться, даже шуметь или ругаться. А коричневая – ничего, только воняет. А им эта гадость нравится. Особенно когда натекает полная банка в отсос, что периодически тарахтит рядом со мной. Больше всего я люблю ночь. Синий свет бактерицидных ламп, тишина, купола церкви, видные через окно. И тишина!..

Вот такая, как сегодняшней ночью…

Но что это! По быстрым шагам, включающемуся в предоперационной свету, становится понятно. Мне опять не придётся помечтать в тишине. С шумом тащат каталку и водружают на меня молодого парня. Неопрятный, мокрый, бледный. И все начинают суетиться. Но как-то слаженно. Этот полный седой очкарик, что вечно крутит мне голову, быстро засовывает ему длинный шланг, они зовут его зонд. А его помощница, раскинув мои руки, втыкает в руки парня иголки с трубками и водой. Она волшебница. По команде этого очкарика шприцом может ввести лекарства, так что парень перестаёт дышать. Но очкарик знает дело. Сначала маской с помощью моего друга, аппарата на колёсиках, начинает дышать, а потом с помощью клинка с лампочкой засовывает парню кривую трубку.

– Эта не идёт, давай семь с половиной,– командует очкарик.

Все затихли. Друг мой мерно дышит. И тут появляется другая компания. Тут тоже седой очкарик. Он у них всегда главный. Самый ругачий. Командир. Но очень ловкий и проворный. Несмотря на то, что он ругачий, мне нравится, как он работает. Почему-то чаще его я вижу по ночам. А помощники у него всё время разные. Молодые. И все его слушают.