и отказывающегося перед почетным штурмом лечь в госпиталь, – спецколбасу, где не содержалось ничего вредного, теперь этот повар завстоловой в гантиади, героиня вспоминает, что ее родной дядя служил в дачной охране сталина именно, именно здесь, кажется, именно здесь, и они с мамой осенью в посылках из свежей, пахнущей смолой и морозом фанеры получали яблоки, каждое завернутое в красную шуршащую кальку, чуть давленные груши, переложенные ватой, персики и хурму, в разговор вмешивается классический южный дед – сивоусый, сухонький, с хохолком на затылке – дед с переднего сиденья, оказывается, он грузчик в той самой столовой, какая помянута героем, дед принимается тихо ругать абхазцев, так любили своего лакобу, пока того не расстреляли, когда же расстреляли, то: «какой лакоба! никакого лакоба не знаю!»[52] – злились, хватались за то место, где должен был висеть кинжал, они, абхазцы, вообще народ трусливый: когда он отступал с деникиным, сидели смирно в горах, и только по ночам над биваком – «ж-ж-ж» – летали самодельные, тяжелые, как шмели, пули, летали без толку, но громко и страшно жужжа, гудя, взвывая, спать уж точно мешали, а в добровольческой он был офицером, потом крым, галлиполи, вернулся в середине 20-х («григорий мелехов», – шепчет героине герой)[53] и сразу сел, теперь все равно, плевать на любую власть, тем более теперешнюю, власти-то все одно никакой нет, править некому, взятки все берут, а толку не видно, в гантиади вот кинотеатрик строили, так у половины поселка сараи и заборы кафелем крыты с декоративным узором, понятно, лет двадцать ведь строили, кинотеатрик-то так себе, мест на сто с небольшим, зато никто и не ходит: вентиляции нет, забыли, сволочи, но снаружи посмотришь – красиво, европа тебе, больше чем райком и поселковый совет, а ему плевать, он и телевизор-то покупать не собирается – скоро помирать пора, а как же иначе, да и завстоловой нашей подлец и первый вор, при сталине хоть какой-то порядок был, воровали, воровали понемногу да незаметно: страх есть – совести не надо, это теперь обнаглели и тащат все, вот… помидоры везу, купил, думаете? кра-аденые, мы что делаем: покупаем гниль на базаре, полтинник, к примеру, ведро, а свежие разгрузят – делим… и спохватился: «ццс», курортник все съест: деду трудно остановиться, пол-автобуса начинает прислушиваться с интересом, дед пьян, раньше это не так было заметно, развезло на жаре, в сетке его на коленях действительно помидоры, но все мятые, полувытекшие за время путешествия, штаны в полоску перепачканы пятнами томата, светлыми точками на бордовом фоне выделяются зернышки, в сетке еще газета, тоже в пятнах и две бутылки портвейна «апсы абукет»; дурацкий язык – ругается дед, у него кавказский акцент, фразы посередине стянуты, как джигиты, наборным придыхательным пояском, что за язык такой дурацкий! рынок у них а базар, улица не улица, а аулица[54], сам я родом из нижнего, отец-казак осел, женился на мещанке, тогда там никакими горькими и не пахло, нижний был, из нижнего родом я – и отворачивается, и здесь-то романист применяет художественный прием ретроспективной интроспекции: мы видим кордон из двух офицеров-дроздовцев[55], стоят рядом с двухвесельной лодкой, полувытащенной на песок, проверка документов, на рейде французский пароходик, сонный казак, подвернув лампасные шаровары, лениво входит в воду и, держась за борт лодки левой рукой, медленно заводит правую за голову, принимается чесать затылок, долгое сосредоточенное чесание затылка, стоя лицом к востоку и потному морю, между тем как один из офицеров набрасывается на пытающегося перешагнуть борт лодки человека (бесцветные бегающие глаза, усики, потные ладони): «как вам не стыдно! вы же присягу давали… изменник!» человечек делает вид, что не слышит, и лезет в лодку, казак чешет затылок, потом неторопливо вытаскивает из воды ледяную ногу и наклоняется, накреняя лодку, чтобы рассмотреть что-то укусившее его, офицер хватает человечка за плечо и пытается оторвать от борта, другой офицер вдруг остервеняется, подскакивает и, чересчур эффектно размахнувшись, закатывает человечку пощечину, «господин лейтенант! господин лейтенант!» – кричит человечек, казак брезгливо опускает ногу в воду и отбрасывает лопнувшую пьявку, с кормовой скамьи лодки нехотя поднимается французский лейтенант – «господин лейтенант! я имею разрешение от генерала штиллинга» – «qui» – кивает француз и брезгливо протягивает человечку перчатку, зажатую в руке, – жест символической помощи, человечек делает движение схватить целиком протянутую руку, резкий рывок, треск, накладное плечо и четверть рукава остаются дроздовцу, человечек падает на дно лодки, слышно, как голова его стукнула по доскам, казак тотчас тяжело отводит лодку от берега, влезает в нее, крякнув и переваливаясь через борт садится на весла, пароход гудит, офицер-дроздовец еще некоторое время держит в руке ватное плечо и кусок рукава, как бы рассматривая, его товарищ поворачивается спиной к морю, не оглядываясь, уходит, скрипит песок мраморного моря под сапогами, на краю широкого пляжа виден длинный зеленый барак, поодаль – высокая мачта без флага, хрустят под сапогами песок и обломки раковин, второй дроздовец бросает на вылизанную кромку плечо и обрывок рукава, сразу же туда подбегает волна, хватает, начинает трепать, тащить, пароход гудит, слышны звуки полкового рожка, на корабле ударяет рында, лодка сливается с серым бортом корабля, пляж пуст окончательно, только у воды остаются забытые казаком сапоги, две корабельные трубы стоят носками врозь, отбрасывая две совершенно разные тени, та, которая короче, – лиловее, та, что длиннее, – более синяя, поднимают якорь, и звенит якорная цепь, и не знаешь, кому сочувствовать, совсем непонятно; дед засыпает, выпустив сетку из рук, вываливается бутылка и катится гремя по проходу, никто не пытается поймать ее, и она катится обратно к кабине водителя, уже не тепло, а жарко по-настоящему, душно, невыносимо душно, верхние стекла в автобусе не сдвигаются, кондиционер не работает, герой впервые чувствует, что устал от дороги, героиня слишком уж заинтересованно принимается рассказывать что-то из истории нового афона, куда они едут: монастырь, царь, оружие, пещеры, они будут жить у небольшого водопада, курортное продолжение длиннейшего северного романа, как бы печорин и вера, только нет знаменитой ночной скачки по кремнистой дороге, нет мужа, от которого нужно скрываться, нет чеченцев и абхазцев с самодельными пулями в кремневых ружьях, нет ничего – даже тишины нет на афоне – из монастыря каждый вечер до полуночи орет на всю округу танцевальный репродуктор, лебеди под вечер вылезают из прудов и стоят неподвижно, убрав голову под крыло, чтоб ничего не слышать, у самого моря идет грязное строительство, висят тучи цемента и валяются бетонные балки, герой пишет пространные письма друзьям с пересказом читаемых книг, с яркими описаниями южной природы, на базар приезжают горные эстонцы, белокурые люди в допотопных черкесках и бешметах, с кинжалами, старуха, продающая билеты в кинотеатре «апсны», выходит из помещения кассы, садится на бетонную скамейку и внимательно изучает этнический и социальный состав очереди перед окошечком, а потом, обращаясь к герою, говорит, что абхазцы и баски – это один народ, разбросанный по углам средиземноморья, вот ее фамилия кодуа встречается в басконии, были еще этруски, но исчезли бесследно, говорят, переселились на кавказ, вытесненные латинянами, в тбилиси вышла книжка об этом, лет двадцать ее не печатали, держали в денежном сейфе издательства сакартвело под замком, она знает точно, у нее сын профессор, и его друг эту книжку написал, тогда хрущев посадил друга якобы за взятки на экзаменах, при сталине он сидел за национализм еще студентом, а ее сына выгнали из университета, но теперь-то, при шеварднадзе, книжка вышла, лежит у нее дома, может показать, читаете ли вы по-грузински? нет? а на вид вполне интеллигентный; героиня сидит рядом на ступеньках, читает только что изданного сашу соколова