***

Утром, проснувшись, Вера Сергеевна прошла на кухню, вскипятить чай и приготовить что-нибудь на завтрак юной гостье. Вскоре показался и Петр Вениаминович.

– Девушка спит еще.

– Пускай, спит, намаялась она.

Старики позавтракали, а Надя все не выходила. Тогда Вера Сергеевна решила взглянуть, как там девочка. Но вместо Надежды нашла записку с благодарностью и пакет с деньгами.

– Уехала дочка наша отец, к матери домой. Деньги нам оставила, добрая душа.

– Вернуть бы надо, – сказал Петр Вениаминович.

– Где же, ее хорошую, искать сейчас, – покачала головой жена.

Сквозь мутноватую пленку, купюра узнавала знакомые черты. Руки, с которых начался круг жизни, принимали ее вновь. Руки милой женщины, с кем банкнота не задумываясь, осталась бы навсегда. Однако судьба подчиняясь, закону денежного круговорота, понесла ее дальше. Последнюю крупицу тепла, банкнота пыталась сохранить как можно дольше, когда прощались с нею добрые руки. И тут же леденящий холод выморозил согревающее благо.

Мрачная зала в черных тонах окружила ее. Люди здесь были молчаливы. Выражения их лиц говорили о едином для всех горе. В этой комнате хозяйкой была скорбь, пропитавшая и стены и мебель, и самый воздух. Хотя купюру и положили в металлический ящик, могильный холодок, обморозивший еще при передаче, проникал и сюда. «Тысячерублевка» лежала неподвижно до самого вечера. Потом приехали какие-то люди, уложили ее с остальными деньгами в знакомый холщовый мешок. Снова тряска и раскачивание. «Что ждет меня на этот раз?» – думала усталая банкнота. Неужели еще худшее?

Тряска прекратилась. И когда ее вынули на свет в хранилище, купюра не поверила глазам. Положили на вторую полку сверху. Немного потрепанная, со следами человеческой алчности и крови, промерзшая до бесчувственности, она скупо поблагодарила обстоятельства за возвращение в родной приют. В тишину и неподвижность. Хотелось остаться навсегда в священном бездействии. Ведь только в этом случае она не распаляла бы в людях неуемное желание обладания, одним словом не жила бы, а просто была. Но в то же время она понимала, что просто быть ей не позволят, что у денег не может быть другой жизни. И после первого круга будет второй и третий и неизвестно сколько еще. До той поры, пока бумага не пропитается грязью настолько, что лопнет в чьих-нибудь руках, и станет ничем.

На верхней полке шумела молодежь.

– Извините, можно вас спросить? – обратилась юная купюра к «тысячерублевке». – Жизнь ведь это бесценный подарок?

Банкнота задумалась и ответила:

– Цена этого подарка определена вашим номиналом.

– Что же такое тогда жизнь?

– То, что дает нам возможность понять, что мы могли бы обойтись без нее.

Путаный ответ поставил молодежь в тупик и купюре больше не докучали вопросами. Она лежала и думала, что каким бы не был следующий круг, она примет его смиренно, как неизбежность, обретенную клеймом рождения.

– Юрка!

– Ну.

– Подойдика сюда.

– Чего там?

– Давай скорее, прозеваешь.

Юра поставил ведро с водой у крыльца и нехотя побрел к сараю.

– Чего?

– Гляди, мать показала на корову Нюрку, равнодушно жующую сено.

– И что? не понял сын.

– На вымя глянь.

Под коровой, прильнув к соску, копошился петух Егор. Суетливо перебирая лапками, он орудовал ненастным клювом под переполненным выменем. Корова не выражала протеста, словно и вовсе не обращала внимания на поползновения нахального петуха. Продолжая мерно пережевывать пищу, она безразлично смотрела в сторону.

– Надо же какой паразит, улыбнулась мать. Не впервой видно, уже, пристроился. Эй, Егорка, ану кыш.

– Мам, я там воды принес. Пойду в библиотеку сбегаю, ладно?