Люциана обнажила меч и выжидающе посмотрела на брата, уже представляя, как у того падает голова с плеч. Шаттьях прикидывал варианты.

– Стоп. Вы – самые совершенные существа этого мира. Вскоре мы всласть отдохнем, наберемся сил, и с кем угодно договоримся, а если нет – сделаем все вместе…

Слова Евгения не произвели должного впечатления на этих двух зомби, но сам факт наличия сторонней речи, видимо, заставил их убрать оружие.

Спуск, хоть короткий и пологий, дал хоть какую-то передышку и очень вовремя. Здесь Люциана дотронулась до плеча Евгения и, кашляя, сказала:

– Это хуже, чем путь Тьмы. Это путь Дьявола.

– Я примерно так и сказал твоему отцу.

Вот и эта непоколебимая сильная женщина и – вполне возможно – хороший человек, заболела. Теперь ее стало жаль: глаза покраснели, кашель она больше не сдерживала, и все это ради ничего. Конечно, еще должны были оставаться шансы, но Евгений знал, что это не так.

В детстве Женя любил холод и почти все, что с ним связано. Он даже закалялся и гордился этим, пока ему не надоело каждый день испытывать дискомфорт от замирающего дыхания, аритмии и опасного понижения температуры в области самого главного, но все равно почти бесполезного мужского органа.

Но теперь все было иначе: холод больше не был моим другом, он не проходил ни на секунду; от него не было спасения, от него негде было скрыться. Ветер и метель, казалось, навсегда застыли в ушах. Кожа покраснела и покрылась волдырями. Она просто напросто не ощущалась. Горе-путешественники не прикасались к ней, боясь, что она осыпется, как побелка или слезет, насовсем оголив мясо и кости.

Снег, хрустящий с каждым шагом, бесполезно отбирающий силы, замедляющий до такой степени, что казалось, что они вовсе не перемещались.

Снег слепящий, отражающий лучи светил, которые ни черта не грели, а наоборот – только вредили и доставали. Им хотелось стонать и рыдать, но жалко было тратить силы.

Женя по природе своей недалек от маменькиного сыночка. Если бы не «души», он бы еще после унесенной палатки или после очередного загребания снега в сапог дал деру, наплевав на все понятия о чести. А если бы не свернул, то в очень скором будущем просто позволил бы себе подохнуть, а в крайнем случае – попытался бы зарубить обоих «друзьяшек» и сожрать их к чертовой матери, или, хотя бы, помереть не от своей руки. Даже тренировки и бои, которые он пережил вначале, казались намного проще, потому что у него рядом всегда была любовь, и не было иного выбора. А наиболее вероятно, что он просто бы заныл настолько сильно, что тем самым уговорил бы без того сомневающихся в успехе экспедиции соратников повернуть назад.

Но он держался. Притом – весьма неплохо – нечеловечно. Силы все еще распределяли энергию и питательные вещества в организме оптимальным образом – так, как заслуживает человек или чингарин.

В последнюю ночь они вообще спали, просто укрывшись всем добром, что у них было, включая ободранную палатку, придавив это тем тяжелым, что смогли найти. Они, ненавидя всех и вся и даже друг друга, заснули в обнимку, как собаки, поджав ножки друг у дружке – все ради сохранения драгоценного тепла, которое тела производили с перебоями. Получилось недурно – их толстенное одеяло из скарба еще присыпала снегом метель, и стало тепло – почти как дома.

В двадцатый раз набрав снега во фляги и засунув их за пазуху, они продолжили путь к деревьям. В голове был только потрескивающий костер и жареная конина, не должная испортиться в такой стуже.

Еще километров за пять они почуяли движение, но это ничего не меняло. Через какое-то время показались и следы здоровых лапищ, а позже – кровавые следы от протащенных несколько метров туш. Судя по тому, что их еще не замело, хищники «проплыли» здесь недавно.