А еще Сашка расписал новым знакомым забайкальскую природу (никто из них в Сибири еще не служил): тайгу, сопки и степь да ничем не примечательный, кроме того, что она китайская, вид на ту же степь за пограничной полосой, признав, что здешнее турецкое заречье смотрится гораздо веселее.

А потом они с начальником заставы предались более приятным и объединяющим воспоминаниям о реке их общего, пусть и за сотню верст отсюда, детства…

К месту вспомнился и дядя Саша, брат матери, единственный военный среди родни, который закончил службу подполковником в отставке в мирном Бресте, а перед этим много лет командовал вот такой (а может быть, этой самой?) заставой на советско-турецкой границе. Капитан тут же приказал поднять все архивы, но среди его предшественников Полоцкий не значился, и он пообещал в течение суток выяснить, на какой заставе тот служил. И выяснил: это была далекая от них горная застава – некогда самый напряженный участок границы.

– Не зря твоего дядьку потом в Брест направили, нелегко ему пришлось…

– Майора ему на этой заставе дали, – вспомнил Сашка.

– Вот и говорю, в райские места дослуживать нас просто так не направляют.

Из рассказов дяди Саши о службе, которые довелось слушать, когда с родителями и дядей Семеном еще в его студенческие годы нагрянули к родне в Брест, в маленькую, но уютную квартирку рядом с крепостью, Сашка только и запомнил, что служба в здешних местах была жаркой и нервной…

Эта неделя на пограничной заставе в Армении показалась Жовнеру одновременно и тягучей, и стремительной. Так бывает, когда однообразие окружения чередуется с новизной событий. Застава лицом смотрела на берег быстрой речки, перед которой тянулись высокие проволочные стены с тщательно разрыхленной контрольной полосой между ними, караульными вышками по краям. Вдоль этих стен и ходили пограничные наряды. Сашка тоже вместе с начальником заставы сходил в ночной дозор.

От реки тянуло прохладой. Совершенно мирные звуки: блеяние овец, лай собак, удары металла о металл (может быть, над срочным заказом, несмотря на ночь, работал кузнец-турок), редкий гул машин – доносились с чужой земли. Всматриваясь в пятно от фонарика и боясь пропустить след нарушителя, Сашка шел за начальником заставы, слыша за спиной дыхание старшего наряда и испытывая странное чувство нереальности происходящего, втайне надеясь, что именно в эту ночь шпион наконец-то перейдет границу и все завертится, как в кино… Но взрыхленная полоса была чиста… А наружу просились слова из песни Высоцкого: «…А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты… ». Хотя цветов-то как раз и не было…

…На следующий день он поднялся на вышку над заставой и долго в бинокль разглядывал небогатые домики за рекой, над которыми возвышалась мечеть, откуда утром и вечером доносился зычный и поразительно мелодичный голос муэдзина. В бинокль можно было разглядеть турок, занятых повседневными заботами и отличающихся от тех, кто находился на этом берегу, разве что одеждой. Порой кто-нибудь из них спускался к воде, и тогда из рации доносился искажаемый помехами голос старшего наряда на другой вышке, стоящей возле полосы. Но заставу в ружье не поднимали, и только один раз за всю неделю по сигналу спешно выехала группа перехвата, когда иноземный осел перешел речку и стал приближаться к проволочной стене. Но пока «газик» пылил по иссушенной земле, хозяину, выбежавшему к самой воде, удалось вернуть нарушителя границы обратно.

Дальше за селением над турецкой землей возвышалась вершина горы Арарат – настолько близкая, что человеку с хорошей фантазией несложно было вообразить, что и эта долина, и турецкий поселок на том берегу, и армянский на этом, начинающийся за тыльной стороной заставы и прячущийся среди садов и виноградников, и отроги более низких, чем Арарат, гор некогда были дном моря, над бескрайней поверхностью которого ткнулся в обновленную и очищенную землю ковчег Ноя…