– Это просьба наших писателей и отдела, – пояснил тот. – Ставинского мы на ставку оформим, крайком его рекомендует, писать в газету он будет, а вот опыта руководства молодыми писателями у него нет… К тому же он литературных произведений не пишет, а тебя обсуждали на семинаре, одобрили? – вопросительно посмотрел.

– Повесть рекомендовали в альманах.

– Тем более… В конце года мы поощрим…

– Я и без поощрений. Но только до конца года, – сказал Жовнер…

…Елена к новым переменам отнеслась с пониманием. Ей Ставрополь понравился, пару раз Сашка брал ее с собой походить по магазинам. Но разлука не нравилась, и она настраивала Сашку, чтобы тот подыскал квартиру для всех. Он пообещал, хотя выразил надежду получить в течение года от редакции собственную.

Ночь перед отъездом, уложив дочь в другой комнате, они провели за любовью и разговорами, заснув уже под утро, и почти сразу же были подняты будильником, поэтому досыпал Сашка в автобусе, а ровно в девять он входил в приемную редактора.

Заворотный задерживался.

Олечка, носившая теперь блузки с менее откровенным вырезом (учла замечание шефа), сообщила, что тот в крайкоме, и Сашка зашел к ответственному секретарю.

Теперь Кантаров сидел за массивным столом, занимавшим почти половину кабинета, по-хозяйски развалившись в новом большом кожаном кресле. На столе в беспорядке высились стопки машинописных материалов, лежали газетные полосы предыдущего номера, исчерканные телетайпные ленты, а сам Кантаров являл собой олицетворенную озабоченность и не скрываемую начальственность.

– Отдел принимаешь запущенный, – показал он свою объективную осведомленность. – Придется попахать по-настоящему. Но сразу предупреждаю, чтобы обид не было, снисхождения от меня не жди.

Жовнер удивленно взглянул на него.

Большое тело Кантарова подалось в его сторону, нависло над столом.

– А то тут некоторые посчитали, что могут эксплуатировать личные отношения. Кое-кто на связи понадеялся… А для меня все равны и все должны работать, а не просиживать штаны и трусики… Я делаю газету – и сделаю ее. И всех, кто будет мне мешать, раздавлю, – откинувшись, с иронией, за которой слышалась нешуточная угроза, добавил: – Сам понимаешь, комплекция позволяет…

– А мне зачем ты это говоришь? – спросил Жовнер, не зная, расценивать это серьезно или как неуклюжую шутку.

– Не знаю, что тебе Заворот наговорит, только мне твое перо сейчас, как сороке пропеллер, – продолжал Кантаров, подтверждая серьезность сказанного. – Я буду требовать, чтобы отдел работал, строки сдавал в полном объеме и по сетевому графику.

– Можно было об этом иначе сказать, – Жовнер поднялся и, выходя, не сдержался, уколол: – Не смею отвлекать от важных дел…

Кантаров промолчал.

В коридоре столкнулся с улыбающимся, явно чем-то довольным Красавиным. Тот искренне порадовался его переезду, сказал, что редактор еще в крайкоме, но вот-вот должен быть, а пока Сашка может подождать у него в кабинете, благо всех своих шерпов он разогнал по командировкам.

В большом кабинете главного идеологического отдела стояло три стола. Самый большой, заведующего, возле окна, так, чтобы обозревать остальные. На нем был идеальный порядок: на углу слева – стопка чистых листов, в центре – письменный прибор с набором ручек и карандашей и последний субботний номер газеты, справа – бордовый том из собрания сочинений Ульянова – Ленина и еще пара книг на современную комсомольскую тематику.

– Странный разговор у нас с Сергеем сейчас состоялся, – не выдержал Жовнер, прикрывая дверь.

– Ультимативный? – догадливо усмехнулся Виктор, вешая пиджак на спинку стула. – Кантаров у нас теперь большой начальник… На ответственном посту… Шутить ему теперь некогда, да и непозволительно. Шишка на ровном месте…