После обхода кого-то из нас забирали в операционную. Там его оперировали, и примерно через час подопытный возвращался без сознания, с окровавленной шеей. Лаборанты меняли в клетке подстилку и оставляли его на волю судьбы. На моей памяти ни один питомец не выжил после проведенной манипуляции. Как я узнал позже, животным вживляли в мозжечок чип, активирующий когнитивные функции, и вводили генетический субстрат человека. После этого подопытные вели себя неадекватно, их охватывало нарастающее возбуждение, которое заканчивалось агонией и смертью.

Умные интеллигентные крысы лысели и погибали десятками. По утрам ленивый лаборант стряхивал их в мусорный контейнер, или, к великой потехе Бонго, просто выносил их трупики в руке, соединив крыс за хвостики, подобно пучку редиски. Собаки после операции отказывались от еды и впадали в злокачественную депрессию. Когда пришла очередь енота, и его прооперировали, он сначала держался молодцом и даже принялся что-то стирать. Но потом ему стало плохо. Он обхватил лапками прутья решетки и просунул между ними узкую морду, пытаясь охладить горячий лоб холодным металлом. Потом его кулачки и он сам следом за ними медленно сползли вниз по прутьям, и он остался лежать на полу, выставив острую мордочку в проем между прутьями. Никто не радовался этому зрелищу, кроме обезьяны. Через час енот умер.

В одно утро лаборанты пришли за мной. Один из них заученным движением схватил меня за шкирку, собрав в складочку мою когда-то лоснящуюся шкуру, и швырнул в переноску. Я заорал и приготовился принять свой последний бой. Больше всего я боялся, что меня кастрируют, но этого не случилось. В операционной меня быстро усыпили, а очнулся я уже на пахучих опилках в своем вольере.

Меня мучала головная боль. Шеей я тоже не мог пошевелить. Я лежал и смотрел на ржавый металлический потолок коробки, в которой был заперт. Не знаю, сколько времени прошло, пока я начал что-то соображать. Мой лоб был горяч. Я прислушался к внутренним ощущениям, и почувствовал какую-то невероятную интенсивность своих мыслей. Я подивился тому необычному направлению, в котором они текли. Мне трудно подобрать слова, чтобы описать то, что я испытывал. Это был странный тревожный дискомфорт. Прежняя целостность и непреложность меня как кота исчезла.

Я был вычеркнут из данного мне временного отрезка, именуемого настоящим. Вместо этого я очутился в каком-то «вневременьи», где теснились воспоминания прошлого и всплывали планы на будущее. Теперь я был размазан, словно масло по бутерброду, между моей прошлой и будущей жизнью.

Передо мной вставали картины детства и юности. Я вспоминал родителей, произведших меня на свет, и эти воспоминания были наполнены претензиями и осуждением. Я сам не понимал, почему я так недоволен семьей, в которой я родился. Тогда я припоминал свою первую хозяйку Виту, и по моим небритым щекам покатились сентиментальные слезы несвойственного мне умиления. Словом, это все были совершенно не кошачьи эмоции. Мне даже пришло на ум, что я зря насцал в тапки Михаилу, и меня пронизало чувство стыда и раскаяния. К счастью, я вовремя сообразил, что нахожусь в горячке и брежу.

Я постарался переключитсья, приоткрыл глаза и, превозмогая боль, встряхнул головой. И тут почувствовал на себе пристальный взгляд Бонго. Я кое-как повернул к нему голову и увидел его колючие злобные глазки – он с нездоровым извращенным интересом наблюдал за тем, что со мной происходит. Я не выдержал этого взгляда и закрыл глаза.

Меня снова поглотила пучина бреда. Я увидел маленьких зверьков, которые носились по кругу. Сначала я подумал, что это мыши. Но мыши обычно не повторяют своих движений. А эти монотонно крутились и считали. Один круг, второй, третий… Раз-два-три… Я понял, что так зарождаются в моем сознании навыки счета…