век смердящий лютел,
по-звериному пел,
выжигал человечье калёным железом.
Но бессильные тянутся пальцы к перу,
и – как прежде – волнуются мысли в отваге,
и встают письмена – и сгорают к утру,
и – рассыпавшись пеплом – летят на ветру,
и немеют листы почерневшей бумаги.
Наша память – кандальный Владимирский тракт —
замерзает в этапах, больных и усталых,
в тундрах, полных людей, обгорает в кострах,
тонет чистой слезой в замутнённых каналах.
…Ну а и м, – из безродья выводят и тьмы
и возводят на трон сапоги-кровоступы, —
от слепящих снегов туруханской зимы
до знобящих бессонниц кремлёвской тюрьмы
путь.
По трупам.
1987
Завтра
…мы так же, корчась, упадём, —
мы руки слабые сомкнём
на обожжённых жаром лицах,
и станут пеплом и огнём
земные вечные столицы;
а тот, кто выживет, сочтёт
дни смертной муки и проклятья,
и сам в безумье проклянёт
отца, и мать, и ночь зачатья;
и равнодушный круг луны,
взойдя надмирно и высоко,
на злое празднество войны
воззрит, как праведное око, —
так я, разрушивший земной
приют отшельника лесного,
к его обители лесной
придя нежданно и без зова,
в его замшелый древний дом
впустивший гибельное пламя,
слежу за гибнущим жуком
сухими жадными глазами,
слежу, как мучимый огнём
по пню он мечется – и мчится
в безумье огненным путём,
как панцирь глянцевый на нём,
от жара лопаясь, дымится, —
мы так же, корчась, упадём…
1984
Афганская баллада
Оставив дом, за грань родной державы
уходим мы – куда труба звала, —
как будто вновь – как встарь – орёл двуглавый
вознёс над миром хищные крыла.
Горяч и ярок свод небес Востока,
длинны дороги, долги злые сны.
А впереди – во тьме – рабы пророка,
чужого бога тёмные сыны.
Зелёный флаг; зловещий полумесяц,
как век, ущербен. И приказ не ждёт:
в любом бою, в жестокой кровной мести
тебя нательный крест обережёт.
Ах, не про то! И где он – бранной славы,
с равнин дунайских и балканских мест —
наш гордый стяг, омытый кровью правой?
Где Православья, торжества Христова,
стальным штыком, живым Монаршьим словом
в д р у г и х боях спасённый нами крест?
…Так далеко трубач поёт сраженье,
тех перевалов так неясны льды.
Но пыльный ветер в Русские селенья
приносит запах гари и беды.
1985–1986
Круг
До утра
не уснуть, себя измучив,
помня дня и ночи связь,
втихомолку матерясь —
вполсловечка, вполсозвучья, —
и тоска глухая, сучья,
с коей дружит долгий век
всякий Русский человек,
не даёт уснуть, зараза,
сторожи её вполглаза —
а вполглаза не уснуть!
Кличешь рифму… Мука, право, —
та же ересь, та же муть:
За распутство и за блуд
черти бабу волокут
на бесовскую расправу,
на потешный чёртов суд.
Что, откуда?! Не уснуть.
Над страной декабрь, и муть
облаков, и ночи темень…
Изнутри взломала темя
мысль-убийца: не уснуть
до утра!
А с утра…
Смотри и слушай, —
как до полночи с утра
выворачивают душу
дел заплечных мастера…
1986
Мандельштам
Богом помечен и лирой повенчан.
В святцах не значится имя твоё…
В тёмном Отечестве нашем под вечер
ищет ночлега себе вороньё.
Смертное тело оставил своё
пасмурным зимним, заснеженным днём.
Вечна душа, – и твоей, человечьей,
мчать по дороге высокой и млечной,
мчать незакатным высоким путём,
вечную жизнь обретая в Творце.
Что же в земном ты увидел конце?
Лик Петербурга, туманный и зыбкий,
братьев по Цеху волшебные скрипки,
мёртвых друзей – и подобье улыбки
или ухмылки в собачьем лице…
1984
В мае
…Бесталанная родина лучших стихов.
Край закатов горячих. Холодных снегов.
Золотая земля…
Но родная страна
на сто лет чудаками с флажками больна.
Оттого-то и пьёт он, чудак-рифмолов,
день о с ь м о й пребывая в Стране Дураков…
1988–1989; из цикла «Растерянность»
«Тепла и света в зимний вечер…»
Тепла и света в зимний вечер —
как всем – хотелось бы и мне.