уносись, по привычке
поминая судьбу. —
Как везде, нелюдимым.
Богоносцу внимай,
с перегаром и дымом
жуткий воздух вдыхай.
И дорогой большою
горевать не спеши,
не склоняясь душою
под мытарством души.
Но поднявшись до света,
над тетрадью клонись,
ведь безделица эта
называется
жизнь…
1994
«А нас твоё страдание хранит…»
А нас твоё страдание хранит,
Хранит от умысла и помышленья злого, —
Мирская власть гражданские оковы
Абрек на троне знаки и значки
Тирана тусклые недвижные зрачки
Огни тюремные да городские флаги
Величье государственной отваги
Свидетельства позорища былого, —
Когда в стихах твоих, аукаясь, звенит,
О вечности, о муках говорит
Его немеркнущее Слово.
1986
«Землю свою мы хранить не умели…»
Землю свою мы хранить не умели —
и не любили. Тюрьма и тюрьма!
Жизнью играя, смеялись и пели.
Рушили в рабьем бездумье дома.
Счастье сзывая – беду проглядели.
Тысячелетье прошло – онемели.
И подступила предсмертная тьма.
Все мы сошли напоследок с ума:
душу терзает худое веселье,
сердце пронзает отравное зелье, —
пир твой в разгар лихолетья, Чума!
1997
Кончилось лето…
Красное солнышко август отпело.
Белый мой свет занавесил туман.
Враз помертвело.
Вмиг пожелтело.
Осиротело.
Засентябрело…
Что ж ты наделала, как ты посмела?!
Что же ты целилась так неумело,
бедная, бедная
Фанни Каплан?..
1988
Знаменский монастырь. Иркутск
Желая разделить участь мужа моего,
государственного преступника…
О дневном забывая шуме, —
мысли строги, душа чиста, —
я подолгу стою в раздумье
над могилою без креста.
Здесь, под сенью святой Заступника,
под плитою погребена
государственного преступника
вернопреданная жена.
На звенящий мороз и ветры
забайкальские, дикость вьюг, —
променявшая дом свой светлый
и блистательный Петербург.
…Русским бабам мужей и суженых
доводилось встречать с морей,
и с кровавой войны, контуженных,
и безвинных – из лагерей.
А теперь – ожиданий сроки,
горечь правды и сласть обмана,
безысходные, страшные строки
Откровения Иоанна.
Но и нынче, как долгий век назад,
нас в дороге хранят земной
наших преданных, дорогих глаза —
с голубиною чистотой…
1978; из рукописи книги «Городская окраина»
Памяти Талькова
Лучших хороним – привычное дело.
Небо дарило, земля отняла.
Плачется осень, а в Русских пределах
празднует век сатанинская мгла.
В землю уходит певучее племя.
В персть обратится болящая плоть.
…Душу твою убаюкает время,
горестный дух упокоит Господь.
1998
«День за днём усталость множа…»
День за днём усталость множа,
год идет, клонясь к закату, —
вот ещё небыстро прожит —
бесноватый, вороватый.
Каждый день живёшь как можешь,
всякий день одно и то же,
то ли жвачка, то ли каша:
те же рыла, те же рожи —
и один другого краше —
русофобы,
идиоты,
юдофилы,
патриоты, —
всё смешалось в доме нашем,
всё полно кипящей злобы.
(Ты же понял – жизнь проста:
много муки – больше света.)
Да кому сказать про это,
если нынче правит светом
расписная пустота:
то чернуха, то порнуха,
а точнее – шабаш духа
вдруг воспрявшего скота?
И свобода – от креста.
Вот придумали игру…
(Ты и здесь не ко двору.)
1997
«…Тусклый день в декабре до конца поминать…»
…Тусклый день в декабре до конца поминать:
ветер пылью морозной сечёт по лицу,
а тебе в чистой, смертной рубахе стоять
на Семёновском – людном казённом плацу.
А потом в Заишимье ещё тосковать
и Сибирью брести, кандалами бряцать,
вспоминать запотевший спасительный крест, —
и в народе и вере спасенья искать,
озирая густеющий морок окрест
(кружат бесы, кривляясь, – и прячась во тьму),
и к народу и к вере спасаясь идти.
Но в прозрениях трезвых метаться уму:
ничего не спасти,
не спастись никому…
1995
На смерть отца
Как жить и петь, давно диктует враг.
В сплошном кольце бойцы стоять устали.