Когда ты вновь можешь идти, мир вокруг перестаёт существовать. Сначала тухнут краски. Потом приглушаются звуки. Тебя не волнуют проблемы голодающих в Африке. Ты забыла про падение курса рубля. Плевать хотела на просрочку по кредиту. И посмеялась бы над двойкой в дневнике, но сейчас это чревато.

Стиснув зубы, ускоряя шаг, отбрасываешь мысли о подруге, проблемы которой выглядят розовым зефиром. Замечание прохожего «Куда прешь, дура!» от тебя отскакивает, как от Великой Китайской стены. Тебя не волнуют скандалы-интриги-расследования в соцсетях. И телефон давно убрала подальше, достав ключи от квартиры, потому что на кону Время.

А его становится всё меньше, о чём непрестанно трубят взбесившиеся в кишках кошки.

Сейчас тебя волнует только один вопрос: «Добегу?»

И вот ты поднимаешься на этаж (если у вас есть лифт, считайте, вам ещё сказочно повезло), ещё в подъезде на ходу расстегиваешь пальто. Открыв трясущимися руками двери, неэффектно швыряешь сумку. Припрыгивая, бросаешь пальто и стремглав летишь на встречу с белым другом. Хорошо, если успела скинуть ботинки по пути. Хотя уж он-то примет тебя в любом виде!

Но самое трудное ещё впереди. Последние секунды! Когда нужно молниеносно освободиться от пуговиц, замочков и молний, сбросить последнее и попасть на прохладное сиденье.

Ура! Добежала!

Все-таки прав старик Маслоу, ей богу, прав. Вновь проявляются краски вокруг. Звуки становятся оглушающе громкими, тело наполняется счастьем.

И тут в двери стучит сын: «Ма-а-м! Мы опаздываем на карате!»

Пришла зима. Царственная старуха. Обмела с подолом равнины и пригорки, спрятала под снегом овраги. Белым-бело. Спокойно. Как и у меня на душе. Словно и не было твоей измены, как оказалось – «якобы». И моего скороспелого замужества назло. Только по-настоящему. Но вот он, мир – в природе и на сердце. Холод не тётка – сковал, успокоил.

Едва зазевались – осень подвинула плечиком. Растаял снег, зачастили дожди. На улице слякоть, грязь, ветра. Собаку из дома не выгонишь. Говорят, ты вернулся из армии. Добрые люди говорят. Видно, ты привёз с собой осень в родные края. И хаос.

В один из дней декабря, когда непонятно, то ли снег, то ли дождь, то ли солнце, я вышла во двор. Бельё развесить. Хорошей погоды, поди, дождёшься ли, а стирка копится. Волей-неволей пришлось выползти из уютной избы, от теплой печки.

Руки краснели, немели. Платок сбился. Ноги еле тянула, столько грязи сразу налепилось, будто она ждала, кого б обнять. Я уже хотела вернуться в дом, окликнула Ирка, соседка: «Мукички одолжишь?» Вынесла пакет. Постояли у калитки, поболтали. Оно и ветер стих. Воздух сразу стал морозным, лёгким, свежим. Не надышишься. Отчего бы и не постоять, раз такое дело.

– Глянь-ка, кто идёт! Какие люди в Голливуде!

Из-за угла вынырнули две фигуры. Ира усмехнулась, а я замерла. Дышать перестала, не может быть! Но это – ты. Приближался со своим спутником к нам. Неотвратимо, ужас. Мне б удрать, не оглядываясь, – а застыла истуканом.

Подошли совсем близко, и я смогла тебя рассмотреть. Господи, похудел. Похудел-то как! Одни глаза и остались. Как небушко, ясные. Всё тот же жест руки, как будто часы на запястье встряхиваешь, всё та же, как в песне, «соломенная стрижка», всё то же… и я тут такая, мамочки!

Закрыла лицо руками, отвернувшись, не спрячешь ведь, нет! Ни фуфайку бесформенную, виды видавшую, с заплатами – по хозяйству управляться; ни галошики с комьями чернозёма, ни платок бабушкин – повяжись, простудишь голову, малахольная. Носочки, божечки мои, трёхцветные, крупной вязки, из калош торчат ухмыляются – красотка! – ни спрятать, ни прикрыть… Это тебе не на танцах встретиться, всей из себя моднице.