– Митяй, заводи бричку под навес.

И пошли родители в дом. Как-то пошли ни как всегда, а медленно, ссутулясь. Хоть и дел, по обыкновению, не в проворот, а вот не спешили они сегодня, тянули время.

Филиппке уж тринадцать лет, мужик. Семен, который старше лишь на два года, уже пошел в работники на верфи, таскает мешки трехпудовые. Данилка, дружок закадычный, у отца своего на соляных копях учетчиком работает. А вот Филиппкина дорога еще не видна, то ли инженером, то ли механиком, толи доктором, пока не ясно. Но только учиться ему предстоит еще пять лет. Тятенька говорит:

– По миру пойду, но детей выучу, все для них.

Сестры тоже в Астрахани, в женской гимназии, уже второй год. Да и не пойдет он по миру, потому как труженик великий и знает много. И видит далеко вперед. Да, с Божьей помощью не пойдет по миру.

На другой день встали до петухов, собрались. Проводить вышли все и маменька, и бабонька, и батраки, потому как все одобряли тятенькины планы относительной обучения детей. Перед тем, как залезть в бричку Филипп повернулся к домочадцам и поклонился, маменька крестила непрерывно, мужики сняли картузы. Ну, все, пора. Тятенька передал сыну вожжи. Медленно тронулись. Рассветало, петухи орали как оглашенные. У околицы, словно сговорившись, оглянулись, маменька стояла посередь дороги и неистово крестила удаляющийся возок с любимым и мужиками.

Сколько раз приходилось эту дорогу и ногами топтать, и верхом на кобыле гарцуя, и в бричке. Но почему-то не было никогда так грустно. И ведь не стерпит маменька, скоро соберется навестить детей, да и тятенька по делам часто заезжает в губернский град. А вот как будто что-то роковое происходит, безвозвратно разрубающее жизнь на босоногое детство и самостоятельное отрочество.

В разговорах дорога показалась недолгой. Уже видны, почему-то пустые, причалы Астраханской верфи. Около церкви притормозили, сошли с брички, помолились. Тятенька прошептал что-то, что услышал только Бог. Еще раз осенил себя крестом и вернулся в бричку. Дорога стала корявой, вымощенной гладким камнем, ход тряским, слова обрывистыми. Смешно.

Сразу решили, что жить Филиппу предстоит на квартире, рядом с гимназией. Подъехали к двухэтажному бревенчатому дому. Дом без забора. Вход прямо с улицы. Народу полно. Одни направо, другие налево. Недалеко заметили фуражку городового. Так-то спокойнее. Тятенька привязал вожжами к фонарному столбу Савраску, взял торбу с пожитками, сунул Филиппу два мешка со снедью, и пошел к дому. На пороге оглянулся на сына, перекрестился, свободной рукой постучал в дверь и сразу вошел, так как еще в прошлый приезд обо всем сговорились с хозяйкой дома, Антониной Петровной Кручей. Старушка вдова купца третьей гильдии Семена Кручи, выходца с Малороссии, поднявшегося на торговле местной солью. Да уже лет десять как потонувшего со всем своим товаром на Черном море вовремя шторма. Тогда в Феодосии соль была на вес золота, Греки скупали бочками. Решил он особо хорошо заработать на этом, снарядил корабль, закупил соли, потратил почти весь капитал. Капитан говорил, что перегруз, но видно сильно верил в удачу Семен Андреевич. Вышли в море, а тут шторм, вроде и волна небольшая, да перегруз. Никто не спасся. С тех пор и вдовствует Антонина Петровна, почти бедствует, с гимназистов не разживешься. Хоть и поделила весь дом на крохотные коморки по два в ширину, да два с полтиной метра в длину, но продукты купи (у нее полный пансион), прачке Наталье заплати, городовому отдай, Батюшке пожертвуй, опять же в сиротский дом много отправляет. Скромно живет, получается.