— Ну да.

— А зачем ты все выкинул? Тамара Сергеевна очень вкусно печет, чтоб ты знал.

— Она мне не нравится, — ответил папа. — Зачем она все время к нам лезет?

— Просто хочет поддержать.

— Мы не нуждаемся ни в чьей помощи.

Я закатила глаза. Вот вечно папа такой. Тамара Сергеевна — наша соседка, милая, скромная женщина. Да, возможно, она влюблена в папу, но особенно не навязывается, просто изредка приносит нам гостинцы. Папа на них реагирует грубостью, и мне постоянно за него стыдно.

— Ты не мог бы в следующий раз ничего не выкидывать? — строго попросила я. — Если ты не хочешь пирожков, это не значит, что никто не хочет. Я с удовольствием все съем.

Папа развернулся ко мне и сделал сердитое лицо:

— Мия, твоя доброта тебя погубит.

— В каком смысле?

— Ты вечно боишься ранить чувства других людей и этим самым притягиваешь неприятности.

Мне стало чуточку не по себе. Неприятности я точно притягиваю, но не добротой же?

Папа грустно улыбнулся:

— Если я буду расшаркиваться с Тамарой, она нафантазирует себе всякого, привяжется. Зачем давать ей ложную надежду на то, что ее чувства найдут взаимность?

— Ну, ты мог бы и присмотреться к ней немного… — замямлила я, но папа тут же перебил.

— И не подумаю. Эта женщина мне не интересна. Чем быстрей она это поймет, тем лучше для нее.

Я подошла к дивану и присела рядом с отцом. Он едва заметно отодвинулся. Мозг это сразу уловил, и сердце забилось чаще. Но, конечно, я ничего не сказала.

Папа покачал головой:

— Мия, запомни: иногда с людьми нужно быть жестокой. Для их же пользы.

— Я не умею.

— Учись.

Я тряхнула головой и только собралась отшутиться, как заметила за диваном бутылку из-под пива. Под ложечкой тут же похолодело. Вот, значит, зачем папа держит дистанцию, — чтобы я не уловила запах алкоголя.

Папа проследил за моим взглядом и тут же напрягся.

— Это всего лишь пиво, Мийчонок. Имею же я право хоть немного расслабиться после работы?

— В прошлый раз ты тоже начал с пива.

— Сейчас совсем другое. Я не собираюсь снова начинать.

Я поднялась с дивана и отошла к окну. Грудь словно в тисках сдавило, голова стала ватной от дурных предчувствий.

— Не надо делать такой трагический вид! — рассердился папа. — Я всего лишь бутылочку пива «раздавил», а не валяюсь тут в отключке.

— Ты не пил четыре месяца восемнадцать дней, — тихо констатировала я.

— Что? — На папином лице проступила досада. — Ты считаешь, сколько я не пью? Каким образом? На календаре дни зачеркиваешь?

— Мне не нужен календарь.

Он начал хорохориться:

— Мия, не раздувай из мухи слона.

— Но ты ведь обещал, что больше ни капли!

Мои слова его явно задели. Папа переменился в лице, решительно поднялся с дивана, но тут же неуклюже шатнулся. Я уставилась на него с ужасом.

— Это колени, — сказал папа. — Побаливают.

Я не ответила, просто отвернулась, чтобы он не заметил выступившие на моих глазах слезы.

С тех пор, как умерла мама, у папы проблемы с алкоголем. До этого он пил только по праздникам, да и то мало, а теперь вот периодически уходит в запои.

Со смертью мамы, вообще, многое поменялось. Самое ужасное — то, что папа перестал рисовать. Совсем. Первые несколько месяцев после похорон я еще надеялась, что он снова возьмется за кисть, но потом эти надежды полностью исчезли. Папа говорил, что краски и пастель напоминают ему о маме. Стоило ему оказаться перед мольбертом — на него накатывало черное тягучее отчаяние.

Только физическая работа позволяла ему хоть немного забыться, потому папа пошел работать на стройку. Именно там он впервые запил.

Работал он вахтой, по две недели, и мог не просыхать все свои выходные и даже дольше. Пару раз я доставала ему липовые справки о больничном, чтобы его не уволили с работы. А потом Настя посоветовала перестать это делать.