– Не надо, для меня он в любом случае был отцом, да и фамилию я его ношу. Если бы они не погибли, всё было бы иначе.

Гриша немножко помолчал, а потом добавил:

– Знаешь, а родители отца нас с мамой не признавали, может, потому, что я действительно им не родной? Собственно, они и до сих пор не хотят меня знать. Не странно ли?

– Может, потому, что у них национальность по матери?

– Вот и я так думал раньше, только я-то здесь причём? Какой-никакой, внук, всё-таки. Ну, а если, только мамин сын, а им чужой, всё становится на место… После внезапной гибели родителей, Виктор Пасикис предложил мне ехать на практику в Одессу, в его бывшую лабораторию морской геофизики. Мол, и деньги получать будешь, и сразу в специальность по-взрослому погрузишься. Кто от такого откажется!? Он тогда только появился у нас в институте и стал курировать нашу группу. Пасикис вроде бы так проникся ко мне, даже к себе домой неизвестно зачем таскал, а уж после гибели родителей окружил немыслимой заботой. В Одессе он меня и сосватал со своей племянницей, Соней.

– Да, я помню эту гнусную историю!

Официант принёс большое блюдо с греческим салатом и 2 тарелочки с золотистой, аппетитно запечённой на гриле форелью, но они так и не приступили к пиршеству, и Гриша продолжил свой невесёлый рассказ.

– А потом она забеременела, если честно, меня лишь однажды сунули к ней в постель, заявив, будто бы какому-то там из их родственников негде ночевать, и я должен освободить на одну ночь свою кровать, а она уж расстаралась. Не хочу хаять Соню, но любовью у нас и не пахло ни с моей, ни с её стороны – у неё был местный парень, свадебный фотограф, небезызвестный тебе Лёвка. Да только родня решила, что ей нужно жить в Москве. Ребёнок родился через 12 месяцев после моего отъезда, и прямо таки точная копия её дружка. Лёвка теперь практически живёт в Москве и постоянно ошивается у нас, а я вроде как им мешаю в собственной квартире. Так что, увы, ты права: мою голову будет использовать Виктор, а деньги и дом – его племянница с хахалем. И всем хорошо, ну, а я не в счёт. Мне не вырваться от них, Женька.

– Что же ты молчал раньше? А ведь я тогда отговаривала тебя жениться, помнишь?

– Дурак, а потом уже и деваться некуда. Ты в то время была увлечена студенческой жизнью и своей дежурной влюбленностью, у меня как-то и язык не поворачивался грузить тебя своими бедами. Да ты ешь, Женечка, а то всё остынет. Вижу, только порчу тебе аппетит и настроение.

У Жени в глазах стояли слёзы, которые она попыталась скрыть, глядя в сторону. Они молча потягивали херес, не глядя друг на друга. Наконец, она решительно сказала:

– Нет, так нельзя, что же ты себя на закланье обрекаешь!? Плюнь на всё, и поедем с нами в поле! Пусть Пасикис сам со своей племянницей и работой разбирается, ты на него достаточно повкалывал, – Гриша в ответ грустно покачал головой:

– Не могу, сама знаешь, нужны билеты, командировка, разрешение в погранзону, наконец, согласие Виктора, которое он ни за что на свете не даст.

– Я могу тебя взять, у меня есть ещё одна рабочая единица для местных. Правда, без дороги, но это не страшно, найдём выход. А Пасикис твой теперь ведь уволился, какое ещё согласие?

– Нет, это я уволился, а он по приглашению едет, и здесь на полставки остаётся… Ничего, Женечка, я освобожусь из-под их ига, обещаю тебе, в Америке мне это даже проще, чем здесь, по крайней мере, там хотя бы Соньки не будет.

– Ты, Гриш, извини, что была резка с тобой. Я никогда не верила и не верю твоему шефу, недаром в институте его прозвали удавом, а по мне, так типичная крыса. И потом, мне больно терять тебя. Вот мы с тобой вроде бы и не виделись толком в последнее время, а всё-таки я знаю, что ты где-то рядом, и жить становится легче и веселее, хоть и не допускают к тебе твои сторожевые псы, дома Сонька, а в институте Пасюк. А теперь мы теряем друг друга навсегда, и от этой встречи только больней становится…