Прощайте, ископаемые! Доминик Бойер

Глава 1. Жизнь среди ископаемых

Окаменелые останки живут в глубинах моей памяти. Условия существования нашей семьи в Чикаго 1970–1980-х годов, во времена моего детства, можно, так уж и быть, назвать «городской средой». Даже двор позади нашего дома на шесть квартир был залит бетоном. Денег на дальние поездки в отпуск всей семьей не было, так что местом для вылазок на природу время от времени становился соседний штат Индиана: почти каждое лето мы отправлялись на отдых в национальный парк «Индиана Дюнс». Прекрасно помню, как наш древний маленький зеленый «Датсун» ехал по трассе Чикаго – Скайуэй: окна машины были открыты из-за жары, но затем быстро закрывались, когда мы добирались до мест, где от сталеплавильных фабрик и лакокрасочных заводов шел едкий дым, а огромная мусорная свалка, которая каждый год становилась все выше, издавала тошнотворную вонь.

Когда мы наконец добирались до города Гэри, воздух становился чище, а вокруг шоссе вдоль озера Мичиган появлялся лес, где росли дубы, гикори и трехгранные тополя. Почва была присыпана песком, и время от времени наш взгляд улавливал за рядами деревьев соблазнительные проблески голубой воды, искрящейся на солнце. Моей первой любовью, собственно, и были дюны – изумительные произведения, созданные совместным трудом мощных северных ветров, роскошной береговой линии и непритязательной прибрежной растительности с ее крепкими стеблями и запутанными корнями; этот травяной покров берет в плен носящийся в воздухе песок и придает ему форму гигантских холмов и гребней. Чтобы взобраться на верхушку дюны, требовались серьезные усилия, в особенности для ребенка, выросшего на Среднем Западе с его низенькой застройкой. Но помню, что не было для меня большего подвига, чем залезть на дюну, и более волнительного момента, чем стремглав с нее спуститься. Каждый следующий шаг давал ощущение полета, пока под действием силы земного притяжения мои ноги не утопали в головокружительном песчаном склоне.

Плавал я робко, так что все время оставался у кромки воды, пока мои сестры резвились, где поглубже. В поисках чудес я охотился за камешками и ракушками. Время от времени это пристальное внимание давало результат – я находил какие-нибудь окаменелые останки, подарок из эпохи силура 400 миллионов лет назад, когда на месте нынешнего озера Мичиган было мелкое соленое море, кишащее брахиоподами, головоногими моллюсками и кораллами. Много позже я узнал, что в этом была и заслуга ледников. Именно они во время последнего ледникового периода отдраили местный ландшафт, подняв на поверхность окаменелые силурийские отложения.

Искать окаменелые останки в волне прибоя – рискованная игра, наглядный пример ситуации, когда вы должны находиться в нужное время в нужном месте. Когда волна отступает, у вас есть каких-то несколько секунд, чтобы обнаружить след древней истории планеты и установить с ним контакт, пока вода не вернется обратно, клубясь пеной и преломляя солнечные лучи. Дразнящие нечеткие очертания возникают и исчезают – и, быть может, никогда больше не появятся. Находка окаменелых останков всегда казалась мне скорее благословением мироздания, нежели подобающей наградой за упорный труд. Помню, как, бродя нагнувшись по полосе прибоя, я натыкался на свои любимые окаменелые кораллы, изредка встречались мелкие раковины брахиопод, еще реже – отпечатки колоний таких особей, как веерные кораллы. Попадались и примечательные камни, на которых при контакте с водой проявлялись невидимые линии строматолитовых полос – правда, тогда я еще не понимал их природу. Трансформация этих камней в воде была таинственной и волшебной: лишь позже я узнал, что эти строматолиты когда-то представляли собой констелляции фотосинтезирующих цианобактерий – источника всей органической жизни на нашей планете, а заодно и самых древних из всех окаменелых останков. Вместе с Homo sapiens цианобактерии претендуют на лавры единственных двух видов, оказавших решающее влияние на среду обитания всех остальных существ, с которыми они соседствовали на планете.

Самой драгоценной моей находкой было крупное и красивое скопление кринои́д, напоминавшее горсть зерновых хлопьев, вкрапленных в серо-черный камень. Некогда они были увенчаны разноцветными, напоминающими перья пиннулами, которые отфильтровывали планктон из моря, подобно сегодняшним морским лилиям и коматулидам. Криноиды воистину являют собой одну из примечательных историй эволюционного успеха: они настолько живучи и адаптивны, что за последние 250 миллионов лет практически не изменились. Криноиды прекрасно приспособлены к обитанию как в приливных водоемах, так и в глубоких океанских впадинах; они ощущают движение, свет и пищу, перемещаются, плавают и колышутся, предоставляя убежище мелкой рыбешке и креветкам.

Вероятно, с окаменелыми останками так или иначе слегка соприкасался каждый, и если взглянуть на мои воспоминания сквозь призму богатой культурной истории окаменелостей, то сами по себе они не более чем песчинки. Как утверждает историк Эдриен Мейор, недавние археологические и палеонтологические находки подтверждают теорию о том, что обнаруженные людьми окаменелости были источником вдохновения для некоторых созданных человеческим воображением мифологических существ [Mayor 2000]. Клювоносый протоцератопс мог послужить образцом для скифских грифонов, черепа мамонтов – для древнегреческих циклопов и т. д. Кроме того, многие исследователи выдвигали предположения, что китайские и европейские мифы о драконах были вдохновлены окаменелыми останками крупных существ, обитавших в воде и воздухе.

Известно, что окаменелости – в особенности обнаруженные в глубине материков останки морских организмов – привлекали внимание натуралистов и философов на протяжении тысячелетий. Многие размышляли над одной общей загадкой, которую видели своими глазами: каким образом ракушки оказались на горных вершинах, явно расположенных вдали от каких-либо водоемов? Такие философы, как Ксенофан Колофонский (570-478 годы до н. э.) и Шэнь Ко (1031–1095), пристально разглядывая окаменелые экземпляры, использовали их для интерпретации изменчивого характера сухопутных и морских пейзажей. Шэню, например, окаменелости помогли создать передовую теорию климатологических изменений. По сути, окаменелости оказались важным фактором, ускорившим становление геологии, а кроме того, они раскрывали природу жизни и смерти. Для великого персидского философа Ибн Сины (981–1037) окаменелые останки определенно послужили источником теоретических представлений о процессе минерализации в его выдающемся медицинском трактате «Китаб аль-шифа» («Книга исцеления»):

Если сказанное по поводу окаменения животных и растений верно, то причиной этого (явления) выступает могучая сила минерализации и отвердения, которая возникает в определенных каменистых местах или внезапно проистекает из Земли во время землетрясений и оседания пород, превращая в камень все, что с ней соприкасается [Mc-Kaughan, VandeWall 2018].

Во французском и английском языках слово fossil, которым именуются окаменелые ископаемые останки, впервые появилось в середине XVI века; происходит оно от латинского прилагательного fossilis, буквально означающего «выкопанный из земли». В первые сто-двести лет своего существования это было широкое понятие – оно относилось к любым интересным или ценным вещам, некогда лежавшим под землей. Например, в написанной в 1565 году книге обладавшего энциклопедическими знаниями швейцарского врача Конрада Гесснера De rerum fossilium («Об ископаемых объектах», лат. – Примеч. пер.), которую с полным правом можно считать первым образцом использования данного термина в современном значении, речь шла в основном о минералах. К тому же это был еще и первый европейский научный текст, где анализировались ископаемые образцы и проводилось их прямое сравнение с живыми организмами – в частности, Гесснер отметил сходство между окаменелыми эхиноидами и живыми морскими ежами. Однако представленные на титульном листе книги изображения украшенных драгоценными камнями колец и самоцветов подразумевали, что истинная притягательность вещей, извлеченных из земли, заключалась в богатстве и красоте, которые они сулили. В 1606 году некий сэр Томас Палмер опубликовал книгу, где восхвалялись достоинства путешествий с целью «большего совершенствования» европейских джентльменов – при условии, что путешествия эти сопряжены с почестями и выгодой. По части выгод Палмер советовал путешественникам обращать пристальное внимание на товары посещаемых ими стран, а в особенности на «вещи, спрятанные в венах и утробе Земли… а именно на месторождения металлов и полезных ископаемых (Fossiles), везде, где они имеются в разнообразии» [Palmer 1606: 84].

В этом смысле «ископаемые объекты» указывали на множество интересов Европы раннего Нового времени. С одной стороны, они играли ключевую роль в эволюции научного понимания сил планетарного масштаба, исторических событий и жизни. Как указывает историк Мартин Радвик, «в конце XVII – начале XVIII века дискуссии о том, как следует интерпретировать различные виды “ископаемых”, были почти столь же интенсивны, как и те, что касались, скажем, основных сил природы, конечных принципов строения материи или самой сути жизни» [Rudwick 2014: 38]. Кроме того, с другой стороны, ископаемые объекты привлекали все больший интерес к открытию, раскопкам и эксплуатации ресурсов, лежащих под поверхностью Земли. Именно это сочетание смыслов: минералы, ценные ресурсы, ископаемые – способствовало появлению в середине XVIII века понятия «ископаемое топливо» (fossil fuel). Теоретик литературы Карен Пинкус напоминает, что английское слово «топливо» (fuel) происходит от старофранцузского

Вперед