– Да нет, – объяснили ему. – Тут дело совсем другое!
– Вот оно что, – заметно огорчился Жора. – Действительно, мама у неё шельма. Да ведь не с мамой мне жить, а с дочерью. А она ни в чём не виновата.
– Конечно, не виновата, – не унимались острословы. Особенно усердствовали друзья Кости Овчарова, не забывшие нанесённую ему обиду.
– А ты заметил, что правый глаз у неё косит? Она же им ничего не видит. И на одно ухо она глухая. И операцию она ещё в детстве перенесла такую, деликатного свойства. Ей детей рожать нельзя. Из-за этого её и замуж никто не взял!
Скрутовские сплетники сделали своё чёрное дело. Ходить в магазин геолог Жора перестал.
Авдеиху с годами всё сильнее мучили угрызения совести.
«Что я наделала! – горько каялась она. – Польстилась на чужие деньги, заработала себе дурную славу и испортила дочери жизнь. У её ровесниц дети уже пошли в школу, а она засиделась в девках!»
Марьке она сказала:
– Я вот что придумала. Давай купим себе дом в городе. Денег у нас теперь достаточно. А свой продадим».
– Давай, мама, – охотно согласилась Марька.
Всё у них так и получилось. Они переехали в город. На новом месте Марька устроилась на работу по своей специальности. И если в деревне она старалась работать честно, то здесь научилась ловчить. Пупки с остатками шпагата с колбасных батонов она не срезала, а пожелтевший наружный слой с брикетов масла не удаляла, а умело перемешивала его с основной массой и пускала в продажу. Покупатели, не избалованные изобилием продуктов, непорядок видели, но помалкивали.
Авдеиха стала часто болеть и осенью слегла окончательно.
Перед смертью она винилась перед дочерью:
– Виновата я перед тобой, Марьянка, очень виновата! Словно умом я повредилась, позарилась на чужое. И тебе всю судьбу искалечила!
После похорон матери Марька пристрастилась попивать горькую. С мечтами о замужестве она распростилась окончательно. Подъезжали тут к ней женихи, да всё не те: один – изгнанный из семьи пропойца, а другой – вдовец с кучей детей. Зачем ей такой хомут на шею? Лучше уж доживать свой век одной. Вернее, вдвоём с придурковатой сестрой, которая ест без меры и жиреет от безделья. Целые дни она просиживает на мягком диване, тупо уставившись в телевизор.
– Лид! – окликает её Марька. – Ты бы хоть пол подмела!
– Щас, подмету, – с брезгливым выражением лица отвечает та, нехотя поднимаясь с дивана.
Перед сном Марька закрывается в своей комнате и полуголая сидит перед огромным зеркалом. Любуясь собственным отражением, она нанизывает на пальцы дорогие кольца и перстни. Шею её приятно холодит золотая цепочка тонкого плетения, с красивой брошью в виде сердечка. А в ушах у неё блестят красивые серьги с бриллиантами. Долго сидит она, красуясь сама перед собой, вознаграждая себя таким образом за бедную жизнь в юности.
Осенними вечерами, лёжа на кровати, думает она бесконечную думу о капризах судьбы, о том, как досадная случайность способна повлиять на всю жизнь человека.
Она смотрит на голые тополя за окном, один вид которых нагоняет на неё неизъяснимую тоску.
«А ведь эти деревья я посадила, когда мы только поселились здесь, – вспоминает она. – Тонкими прутиками я привезла их из родной деревни и посадила в память о ней. И вот они выросли выше двухэтажного дома. И когда они успели так вымахать? Сколько же лет прошло – неужели двадцать пять? Да, четверть века! Что ж, они ещё молодые. Им ещё расти и расти. А мне теперь осталось только одно – стареть и доживать свои годы в соседстве с ними».
В карантине
Занесла же меня судьба в эту Чулковскую слободу! Вот уж не думал, что мне придётся ездить туда в такую даль с другого конца города! А причиной тому оказалась черноглазая и стройная Эльмира, недотрога и гордячка, с которой я недавно познакомился на танцах.