Только я сделал первый глоток пива, как у меня за столиком появился сосед. Лицо его было непрезентабельное, под глазом красовался перезревший бланш.

– Не против, родной?

Я кивнул, мол, садись.

– Ну, давай выпьем. А то тут только мы один. Не чокаясь. За пацанов наших погибших.

Мы выпили. Настроения не добавилось.

– Я воевал в четырнадцатом. Потом уволился в запас. Сейчас ходил – не взяли. Почему, не знаю. Я помню… я помню, как возвращал в Россию тело погибшего добровольца. Через границу перевезли, еду к его родне и думаю: «Пусть мать, убитая горем, меня хоть в клочья порвет, но я верну ей тело сына».

И он горько сжал кулак. Выпил. Я пристально смотрел на него. Обычный донбасский работяга, скиталец, выпивоха. Но почему он был мне ближе всей этой гламурной тусовки в дорогих ресторанах, пафосных телок, качков на дорогих машинах? Я глядел в его глаза и видел в них, пусть это банально, душу. Я видел, какую тяжелую эмоциональную работу она проделала. Как он терзался этими воспоминаниями, как он ставил горе других выше своего собственного, и тем самым он в действительности был выше и приятней богемы, возомнившей о себе слишком много.

Как только я зашел домой, мне пришло сообщение от жены:

– Ну, как ты там? Я очень по тебе соскучилась.

И фотография в неглиже.

– Спасибо. Очень кстати, – ответил я.

Несколько часов я провел, разглядывая старые фотографии. Родственников, родителей, свои собственные.

Пришло сообщение от Милы:

– Прости, если я что-то не так сказала. Я очень переживаю за тебя.

Она тоже решила меня порадовать, прислав фотографию, на которой рукой прикрыла обнаженную грудь.

Это уже ни в какие ворота не лезет! Надо что-то решать с этим. Бросить обоих или остаться с кем-то из них? Но с кем?

Я отключил телефон. Ничего не хочу, ни с кем не хочу общаться. Выдернул телевизор из розетки, чтобы родители не смогли его включить, как только придут с работы. Лег на пол, включил любимую группу, закрыл глаза.

Я оделся, накинул свою серую куртку и выбежал из дома. Не хотелось оставаться наедине с самим собой, и пытался убежать в город. Пытался скрыться на родных улицах, в знакомых до боли дворах, где я провел столько бесценного времени. Те же разбитые чиновничьим безразличием дороги, те же мрачные хрущевки, те же абрикосы и тополя. Все как в детстве. Только людей на улицах нет. День клонился к вечеру, но солнце еще дарило свои яркие лучи. Но это не спасало город-призрак. Гробы, гробы, гробы… Слезы.

В Луганске я дышал как будто железом. Настолько здесь непригодный воздух и атмосфера сейчас.

Зашел в магазин купить себе что-то для снятия напряжения. Передо мной мужчина говорит продавщице:

– Помнишь моего брата? Сегодня похоронил.

Блуждая по дворам в центре города, я увидел знакомый силуэт, женскую фигуру. Я, несмотря на заплетающиеся ноги, сделал бросок к ней, обогнал и повернулся, чтобы посмотреть, не обознался ли.

– Алена! Привет.

Видимо, моя реакция была слишком радостной. Бледная женщина отпрянула в сторону.

– Это я, Серега. Помнишь, мы вместе работали в газете?

– Сережа? Здравствуй…

– Как ты, Аленушка?

– Ты пьяный, что ли?

– Да, есть немного. Совсем что-то настроения нет.

– Дурак, что ли? Нельзя по городу пьяным ходить, особенно по центру. Увидят – заберут на войну. Пойдем лучше ко мне, я тут рядом живу.

Сидя на кухне, мы выпили. Рассказывали друг другу, как у кого сложилась жизнь.

– Сын мужа от первого брака погиб в августе четырнадцатого года. Было затишье, он выбрался из подвала во двор. Снова начался обстрел, его убило снарядом. А через две недели стрельба прекратилась.