– Между прочим, рисунки совсем детские, – капитан снял с гвоздика желтоватый лист, расчерченный карандашами. – Животные, цветы, вон и они сами. Здесь и подписи есть. «Тиса», «мама Фринни»… Интересно, это те же детишки или другие?

– Так сразу и не скажешь. От души намалёвано.

– Кстати говоря, картинка-то весёлая, но сдаётся мне, он держит своих артистов угрозами или силой. Никто ведь не проверял эту семейку на вшивость.

Феликс осторожно забрал листок, чтобы рассмотреть получше.

– Очень уж простые фигурки, рука ребёнка пяти-семи лет. Притом, он уже умел писать. В чёрной шляпе, самый крупный – наверное, Инкриз. Все держатся за руки так, будто срослись. Нет, Лобо, так не рисуют забитые и запуганные дети.

– Из этих каракулей можно что-то понять? С ума сойти.

– У меня есть дочка, в своё время пришлось углубиться в тему воспитания.

Рисунок исчез в потёртом планшете коронера.

– А ты, небось, мечтал о сыне, – усмехнулся Лобо.

И тут же пожалел о своём выпаде, потому что старик одарил его недобрым взглядом.

– Семнадцать лет назад я мечтал только о бутылке с бесконечным виски.

Феликс вошёл на кухню, с почтением покивал, обнаружив добротные чугунные сковороды. Осторожно сел в старое кресло с засаленными подлокотниками. Возле стола оно стояло только одно во всём своём дряхлом величии, окружённое свитой щелястых табуретов. Когда-то это была добротная вещь.

– А здесь уютно. Гадалка – хозяйка хоть куда. Цветочной водой ещё пахнет, чуешь? Да и зеркала начищены. Не исключено, что у Инкриза потекла крыша, – проговорил он, разглядывая, как слабый ветер касается пучков мяты, пустырника и тимьяна, развешенных по стенам, – зачем, иначе, так рисковать? Живи и радуйся. Не убили же девочку в конце концов. Око за око я бы понял. Для чего портить жизнь всем, кто бродяжничал вместе с ним?

– Дело ясное, что дело тёмное, – подытожил Лобо и тронул латунные браслеты, нанизанные на горлышко бутылки.

Проходя мимо тряпок, свисавших с потолка как походный шатрик, Феликс заметил край синей обложки. Там на кресле под парой потрёпанных книг лежала тетрадка из серой самодельной бумаги, сшитая вручную проволокой.

– А вот и бухгалтерия, – зашелестел он страницами, – правда, в необычном месте. И не спрятана как следует, и не на виду.

По мере того, как старик привыкал к неряшливому почерку и кляксам железных чернил, он менялся в лице.

– Что там такое? – Лобо вытянул красную от солнца шею.

– Пока не понял, но, если это то, о чём я думаю…

В глазах у Феликса мелькнула сталь, и он вмиг подобрался, как кот перед прыжком.

– Это я конфискую. Извини, даже тебе показать не могу.

Планшет коронера проглотил и тетрадку.

Силясь тоже найти весомую улику, егерский капитан напряг всё внимание, и вскоре ему улыбнулась удача. Он присел на корточки в прихожей, потёр деревянную половицу.

– Замытая кровь. Уже вторая лужа за сегодня.

Ковёр, скрывавший пятно, пришлось сдвинуть в сторону.

– Ого-гошеньки! Это тебе не палец порезать, а?

Феликс навис над бурыми разводами и присвистнул.

– Осколки блестят? Ну-ка…

Он отломал от веника прут, порылся им в щели. Оттуда показались мелкие стёкла.

– Здесь разбили зеркало и поранились. Совсем недавно, грязь между досок влажная.

Лобо схватился за подбородок. Мозги заработали со скоростью, от которой он давно отвык.

– Следы борьбы?

– Вот так «организовали свидание», – Феликс вытер руки о штаны. – Когда у Амьеро спросили возможный мотив, он сразу выпалил, что Инкриз вскипел из-за девчонки. А как стали глубже копать – сунул язык в задницу, мол, не при делах. С чего же тут кипеть, если всё по большой любви и согласию? Нет, Лобо. Такие, как Гиль, не дружат с чувством опасности и угрозы суда. Здесь били либо её, либо того, кто пытался её защитить.