Феликс одобрительно кивнул и добавил:

– Забыл упомянуть барабанщика. Он лупит по железным бочкам и трубам. Не то чтобы музыка, хотя звучит интересно.

– Точно, он хоть и громкий, но самый незаметный.

– Тогда я понял всё правильно, – задумчиво замурлыкал коронер. – На ярмарки не хожу, хозяйка моей берлоги с этим отлично справляется и приносит мне вкусности. Но днём я не раз замечал их вагончик на площади. Молодых ребят тоже мельком видел. Стало быть, дедуля на старости лет захотел позабавиться и просто велел мордоворотам привести одну из девушек. Что-то младший Амьеро не слишком стесняется этого обстоятельства.

– Может, у них всё же был уговор, как ты и предположил? У гимнастки и Гиля?

– Не верю, – отмахнулся Феликс. – Я знаю, как ведут себя подобные снобы. Шашни отца едва ли укрылись бы от глаз сына. Да и Инкриза всё это задело не просто так, он ведь не дикарь, чтобы вопросы решать при помощи ножа.

Смятый пустой кулёк, полупрозрачный от масла, упал на мостовую и побежал по ней, как перекати-поле. Ветер всё-таки задул, слизывая жару, хоть и слабый. Коронер поправил рубашку под ремнём и продолжил:

– Ни капли сострадания не вызывает этот, как ты назвал его, коротышка. Во-первых, он темнит. Во-вторых… впрочем, чутьё доказательством не является. Слишком много вопросов скопилось. Заглянем в контейнеры, может, Инкриз сидит там, словно сыч в гнезде, и ждёт ареста, попрятав своих детей. Бывает и такое.

Двинулись пешком, чтобы поберечь лошадей. Свалка считалась плохим местом для всадника, потому-то ночной дозор даже не попытался искать там убийцу.

Поскольку Экзеси сгружал отходы прямо на окраине, за годы они образовали подобие крепостного вала, таявшего к каждой зиме: нищие вынимали из него сначала всё хоть немного полезное в хозяйстве, потом всё горючее. За тем бугром начиналась Свалка. Огромная, кишащая сбродом, таившая в недрах артефакты, предназначение которых давно забыли. Свидетельства древней эпохи, ушедшей навсегда, беспечности и утраченного рая.

Над мусорными холмами, возвышавшимися словно пустынные барханы, плавилась серая даль. Никакого запаха от Свалки не исходило, всё, что могло перегнить, давно перегнило. Птицы и собаки в ней тоже уже давно не рылись. Там в морских контейнерах и длинных кузовах, в шатрах и юртах, слепленных из всего, что попадалось под руку, обитали не самые успешные жители Экзеси и бродяги. Многие из них каждодневно копали в холмах ямы и пещеры в поисках цветного металла. Иной раз старателям удавалось выплавить и продать слиток меди или алюминия, тогда они покупали чистую воду и мясо, которых не видели месяцами.

Феликс петлял между кострищ и хижин, разглядывая в пыли следы. Их были сотни: детские, взрослые, полосы от колёс. Жизнь кипела, но только в отсутствие таких, как они с Лобо, – здесь за каждым тащился груз мелких и крупных проблем с законом.

Один лишь лысый калека, передвигавшийся на низкой тележке, имел несчастье попасться им на глаза. Лобо спросил его о труппе Инкриза. Уперев в растрескавшийся суглинок свои пудовые кулаки в жёсткой шерсти, тот злобно кивнул в сторону нужного морского контейнера и поспешил в тень своего шалаша.

Обиталище циркачей пустовало. Оно тянуло, как ни странно, на средний достаток: сносная посуда, чистый пол, несколько спальных мест с одеялами и перьевыми подушками. Лобо поправил ремень ружья и стал хозяйски расхаживать по старым застиранным коврикам. Он находился в чужом доме на ответственном задании, но привычно подумал, что мама убила бы за такое.

– Настоящие артисты, – заметил Феликс. – Реквизита почти нет. Они всё унесли с собой или спрятали. Если бы не рисунки и афиши, я бы подумал, простые обывалы.