Вдруг Вёх вспомнил, что загвоздку с пятнами на лице он так и не решил. Он рванулся в гримёрку, сделанную из обрюзгших захватанных ширм, стал судорожно рыться в баночках и коробочках, которых у девчонок водился целый вагон. Да только ничего годного для маскировки там не нашлось, даже водяных красок. Музыка стихла, и он похолодел. Самым быстрым решением казалось нарисовать белым гримом полоски, что он и сделал. Получилось даже удачно: дурацкие ямочки на щеках стали почти незаметны.

На сцене гимнастки синхронно поклонились, и им бешено зааплодировали. Получилось и впрямь гладко и ловко, несмотря на сломанный палец Деревяшки, который она разбинтовала. Всем известно: в мире цирка нет страданий, нет переломов, ожогов и слёз. Поваляться на полу, поболеть и поныть разрешалось только у костра или дома.

Публика так расшумелась, что у Вёха выросли за спиной крылья. Дождавшись гимнасток за кулисами, он сменил их с балансиром и факелами, стараясь держать себя в узде.

Для начала под размеренный бой Корна он провёл огнём по коже на руках. Всё делал медленно, так медленно, чтобы поверили, что у него драконья шкура и он совершенно не чувствует жара. От хорошего топлива и намотки его и не бывает, но кто будет проверять? Запрокинув голову, ртом затушил один и второй факел, подхватил балансир и завертелся с ним, слушая нарастающую тишину. Когда людям всё равно, то они болтают и смеются, но не в этот раз. Тишина означала, что вот-вот все закричат и захлопают. Не так, как гимнасткам, но с чувством и восхищением. Некоторые танцы Нага настраивали на особый лад: факир был жрецом огня, пожиравшим пламя, дышавшим пламенем, неопалимым, спокойным и отрешённым. Трюки в тот вечер завлекали не риском, но мастерством.

Когда Змеёныш закончил, на смену ему снова вышли Вакса и Тиса, уже переодевшиеся для следующего номера. Ему ужасно не хотелось уходить, он знал, что сможет остаться и отлично импровизировать, но если девушки замешкаются, сослужит им медвежью услугу.

Закулисье встретило привычным запахом промасленной материи, и на этот раз там расположилась смуглая певичка и три незнакомых лабуха. Такие точно не ночуют на свалках. Вёх самодовольно решил: они будут лишь пользоваться толпой зевак, которую собрала труппа Инкриза. И Корн вполне может превзойти её барабанщика с дорогими настоящими инструментами.

По привычке Змеёныш отхлебнул из своей счастливой фляги, присев на коврик. Проверил инвентарь – ничего не горело и не дымилось, лежало поодаль от ткани.

Музыканты смеялись и обсуждали что-то своё. Поддержать разговор не было шансов, и Вёх вылез погулять на ярмарку, как только пришёл в себя.

Ночь пахла черносливом, дымным и сладким. Розовые отблески факелов дрожали там и тут, ползли по брусчатке. Встав посмотреть со стороны последние минуты представления, Вёх обнаружил, что на том месте, где вчера топталась синичка, теперь нарисовался высокий резной стул. На нём восседал какой-то горбоносый плешивый старик в светлой рубашке с воротничком, а рядом с ним, видимо, на табуретах, расположились двое молодых ребят. Один из них обритый наголо, другой с зализанными, как у всех модненьких ублюдков, волосами.

– Что за странная компания, вы не знаете? – кротко спросил Вёх сухую долговязую женщину с лицом сплетницы.

Она молча посмотрела на него и медленно проговорила внезапно низким голосом:

– Это же Амьеро. Весь город о нём судачит. Гиль Амьеро, который выпускает керосин. А рядом двое сыновей.

– Ого! Вот так шишка! А что он делает в Экзеси?

– Вероятно, он следует в Грейс, на завод. Там, кажется, стачка…