На станции дали жидкой баланды, сняли верхнюю одежду и обувь. Все перепуталось, мне достались чужие ботинки, но это не имеет значения, важно, что я жив, во всяком случае, существую.

Итак, во второй половине октября 1942 г. я прибыл в лагерь для советских военнопленных в г. Владимир-Волынский. На окраине города находился крупный пересыльный лагерь для военнопленных офицеров советской армии. Два десятка длинных деревянных бараков (блоков) и несколько кирпичных двухэтажных зданий (бывшие уланские казармы).

Лагерь окружен двумя рядами колючей проволоки, между которой полоса пропаханной земли. Через каждые 200 м ограды – сторожевые вышки, на которых круглые сутки дежурят охранники. Большие металлические ворота, через которые может входить колонна людей, шириной до 10 м. На территории лагеря находились: пищеблок, баня, санчасть. Главная достопримечательность, которая мне запомнилась, – большая площадь, вокруг которой и располагались бараки. На площади каждый вечер проводились поверки количества людей. Эта изнурительная процедура длилась по два и более часа. Изнуренные голодом, болезнями люди стояли по стойке смирно на холоде, под дождем, снегом, пока у немцев не сойдется счет.

Люди выстраивались в колонны по четыре человека лицом на середину площади, счет вели старшие блоков из наших военнопленных совместно с блокфюрерами-немцами из охраны лагеря, которых сопровождал переводчик. Учет людей в лагере был поставлен с немецкой пунктуальностью, так как в зависимости от количества людей выдавались те мизерные продукты в «пищеблок».

На территории лагеря отдельно располагались два кирпичных здания №4 и еще несколько небольших помещений. Это был лагерь для военнопленных-калек. В основном это были офицеры-танкисты со страшными увечьями: без ног, рук, слепые и т. п.

В этом маленьком лагере немцы имели хорошую практику по ампутации и лечению после операции. Об этих молодых ребятках-калеках я расскажу после.

Наступили холодные, дождливые, осенние дни 1942 г. На работу ходят немногие – более крепкие, здоровые. Работа связана с заготовкой и транспортировкой для нужд лагеря дров, картошки и т. д.

Суточное питание таково: 200 г. эрзац-хлеба, черпак баланды из брюквы, кольраби и полугнилой картошки. На вечер – эрзац-чай. Один раз в неделю давали курево, примерно на четыре сигареты.

Мне 23 года. Хлеб съедал мгновенно, баланду выпивал еще быстрее, хорошо, если попадется какая-нибудь картофелина. Вот и все на целый день. После такой еды еще больше мучает голод, все мысли заняты тем, где и как раздобыть чего-нибудь поесть. В бараке двухъярусные деревянные нары. Все бараки не отапливаются, кроме кирпичных зданий. В плохую погоду сидим в бараках, стараемся больше лежать, чтобы не тратить энергии. Кто был плотным, стал тонким, звонким и прозрачным. Все язвы, диабеты и другие желудочные заболевания, которые были дома, исчезали. Люди начали пухнуть.

Наступила зима 1942—1943 гг. – самый страшный период моей жизни в плену. На почве голода и болезней возникла в лагере вражда между национальностями, которая вовремя поощрялась немцами и нашей «русской» администрацией лагеря.

Немцы расселяли военнопленных в блоках по национальностям: были бараки, в которых помещались люди среднеазиатских республик, были кавказские, а русские, украинцы и белорусы жили вместе.

Вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Немцы низших чинов заходят на территорию лагеря все реже. Комендант лагеря, обер-лейтенант, только в особых случаях, одетый в противомикробный костюм. Все было отдано на откуп лагерной администрации. Эти лагерные, как мы их называли, «придурки»: повара, «врачи», полиция и другие начальники, жили в лагере и горя не знали за счет нас. Каждый твердо знал: заболел – крепись, а то попадешь в санчасть, уже не вернешься. Никто не лечил, наоборот, больных умерщвляли, чтобы в счет «мертвых душ» получать себе продукты.