В последних статьях о кино и его роли в пропаганде Герхард Ягшиц писал: «На последний вопрос об эффекте национал-социалистической пропаганды пока не существует однозначного ответа, поскольку пока не существует соответствующего исследования на эту тему». В заключительной статье я предлагаю свои довольно привлекательные гипотезы относительно природы реакции среднего немца на пропаганду, которая рассматривается в этой книге. Еще много работы предстоит сделать для раскрытия того, как нацисты использовали в пропагандистских целях героический миф, язык и историческую науку, в особенности, в контексте манипулирования людьми при помощи символических образов, характерных для немецких традиций и немецкого языка, в чем режим добился весьма заметных успехов.

Сейчас мы перенесемся в мир, требовавший от каждого индивидуума самоотверженности и героизма, в мир, где голоса таких людей, как Йозеф Геббельс и Адольф Гитлер, обращавшихся к миллионам совершенно нормальных людей, мужчин и женщин, воспринимаясь последними как зов фанфар к свободе, «светоч веры», если пользоваться языком популярных лозунгов. Это был мир, где жестокая решимость воплощалась в военных маршах и в перегруженных пафосом обращениях к павшим героям двух мировых войн. Это была эпоха, когда музыка вдохновляла людей на страдания и смерть, но и облегчала и закаляла. Эта музыка была печальной и героической. «Песня о добром товарище», «Выше знамена», старые прусские марши, взятые нацистами на вооружение из-за их неотъемлемости от героического прошлого, такие, как «Хоэнфридбергер» и «Петерсбургер» или «Марш времен Фридриха Великого».

Геббельс сумел мобилизовать прусский дух, и германский пропагандистский аппарат вкупе со средствами массовой информации использовали его, донося до ушей миллионов тех, кто страстно желал услышать голос германского величия, ощутить связь с донацистской Германией, ее культурой.

Разграничение, сделанное Гитлером перед войной, если говорить о самих нацистах, способно объяснить очень многое. В 1934 году в Нюрнберге фюрер заявил, что для них (нацистов), в отличие от других немцев, – «одного лишь заявления о своей вере недостаточно, для нас важна клятва: «Я борюсь».3 Пропаганда, адресованная членам нацистской партии и нацистским функционерам, требовала от них борьбы такой же непреклонной, как и их вера, ибо наличие веры предполагалось лишь в качестве необходимой предпосылки. Что же касается остального населения, то нацистские пропагандисты считали, что тиражированная вера в Гитлера и национал-социализм, в его идеологию, послужит опорой исконно немецкому желанию отдавать приказы и выполнять свой долг. И люди, в конце концов, смогут воочию убедиться в том, что их личная судьба и судьба национал-социалистов – одно и то же, и что они тоже должны «верить» и тем самым вносить свой вклад в окончательную победу. Аппарат мог обращаться к нацистам как непосредственно, так и через идеологию. Что же касалось обращения к широким массам, то здесь следовало быть, конечно, повнимательнее, но что касалось веры и верования, то они всегда являлись неотъемлемой, зачастую весьма закамуфлированной, частью всех сообщений всех средств массовой информации.

В то время как Гитлер проигрывал на полях сражений, Геббельс нередко одерживал для фюрера победы, но уже другого рода. Если нацистам удалось втянуть население в борьбу, которая по мере ее продолжения все более увязала в безнадежности, то что же это, в таком случае, говорит об «аудиторий Геббельса»? Нацисты очень хорошо знали свой народ и могли рассчитывать хотя бы на минимальную восприимчивость к идеологической пропаганде, наводнявшей средства массовой информации. Население состояло из трех типов людей: одни были нацистами, безоговорочно принимавшими все, что им подавалось, и чувствовали себя сильнее, покидая кинотеатр, где смотрели «Еврея Зюсса» или «Папашу Крюгера». Это были люди, по нервам которых пробегал электрический ток, когда они слышали выступления Геббельса 1943 года или видели плакаты с идеализированным изображением Гитлера над надписью «Адольф Гитлер – это победа». Далее следовали некие средние типы, беспартийные или оппортунисты, эдакие «полусочувствовавшие», люди, которые не прочь были и поворчать по поводу урезания скудных пищевых рационов, но исполняли свой долг в войне и плевали на то, кто управлял страной. Наиважнейшей задачей представлялось Геббельсу поддерживать у этой группы людей идею преданности победе. Третью группу составляли активные и пассивные противники нацистского режима. Эти заботили Геббельса как никто другой, но лишь в виде некой абстракции, ибо пропаганда не имела целью завлечь их в свой лагерь. Речь скорее шла о том, чтобы не подпускать этих «отравителей» до первой и второй категории населения. Гиммлер, а не Геббельс, отвечал за диссидентов: участников коммунистического подполья, тех, кто писал краской надписи на стенах домов и заборах, авторов анонимных злобных посланий к нацистским лидерам и других активистов борьбы против режима.