– Не знаю, Максим. Эта способность проявляется у всех индивидуально. Например, когда я оказался в необычной ситуации, я закричал так: «Ирина, золотой гвоздь в дереве души моей, я люблю тебя!» – папа осклябил рот, навострив боковое зрение.

– О-оу… – мама запрокинула голову.

– Ой! Папочка-пикапочка, как это мило!

– Золотой гвоздь в дереве души моей? – встрепенулся Макс. – Серьезно?

– Да, Максим, возьми на вооружение. Девчонки с ума сходят от подобных откровений.

– Ну уж не с ума… – поправила мама.

– С ума-а! – поддержала дочка.

– Папочка-пикапочка17? – почти про себя вопросил Макс.

– Ах, как же я вас люблю! – проснувшись между передними сиденьями, сказала Вика, за что была поглажена мамой по голове.

Вдруг Макс невольно прильнул к двери – автомобиль поворачивал на улицу Борьбы, – и в окне замаячила изжелта-белая вывеска не столько продуктового, сколько виноводочного магазина «Фавн», также именовавшегося местными «ларьком». Сколько бы ни судачили об этом пристанище всего мифического, сколько бы ни поносили его преданных посетителей, а оно все стояло и стояло, как кость в горле. Но почему, собственно, назрело такое неприятие? Как и многие посредственные магазинчики, он не отличался хорошим качеством товаров, чего не скажешь о их цене. Да, на ценники там смотрели, как на ювелирные изделия! К тому же нередко покупатели обнаруживали некоторые махинации, проводимые тамошним персоналом со своей продукцией. Случалось, например, что на некотором товаре срок годности был указан наперед. Также данное помещение запятнало себя, помимо всяческих обидных мелочей вроде недостачи, волосков в пирожных и т.д., продажей алкоголя и сигарет несовершеннолетним. Что-что, а это уже терпеть в округе не могли. Писали заявления в полицию. Полиция приезжала. Полиция брала подмышки первого встречного подростка и, вербуя, указывала на невысокое крылечко с покатым козырьком. Подросток, конечно, соглашался. Подросток, конечно, понурив голову, взбирался по ступеням, исчезал за дверью, но, увы, возвращался ни с чем. А все почему? Да потому, что сам принадлежал к достопочтенному ордену бравых фавнов, что скорее откусили бы себе язык, чем донесли на беспринципного виночерпия в сказочном трактире.

– Наконец! – вскрикнула Вика, когда машину свернула на колею, ведущую к подъезду. – В ванну! Теплая водица, нежное эфирное маселко, пенные кружева… А потом баиньки! Я так устала. – Вика прижалась к плечу Макса прежде, чем выйти.

– Ну и темень на улице, хоть на ощупь иди. Аккуратней, особая просьба к танцорам: не поскальзываемся!

– Папа! Ну я же просила: танцовщики! Танцоров – тысячи, танцовщиков – единицы.

– Прости, милая, – открывая двери и помогая с сумками, сказал папа.

– Судя по всему, мы не из этих счастливчиков, – пронудел Макс.

– Кто-нибудь слышал, что он там опять промямлил? – сказала Вика.

Кроме шорохов и снежных скрипов, ничего не отозвалось.

– Макс, ты опять за свое. Нужно проще смотреть на вещи.

– Чем проще смотреть на вещи, тем сложнее с ними справиться. Если бы я был толстым и нестрого соблюдал диету, я бы никогда не похудел, – пробурчал Макс, замыкая ряд, скрывающийся в черном проеме подъезда.

– Ты – зануда и ворчун. Таким обычно об истощении приходится беспокоиться, – уже с лестничной площадки прозвучал голос, стихая за скрипящей домофонной дверью.

К счастью, квартира находилась на первом этаже, и все четверо с нетерпением переступили через порог, пропустив вперед Вику. Та, дурачась, небрежно сбросила верхнюю одежду в прихожей, кое-как разулась и, вскачь пересекши гостиную, закрылась в своей комнате. Следом зашла Ирина Алексеевна, что подобрала и повесила куртку дочки, вложила кроссовки в обувницу и, наконец, спешно раздевшись и приняв сумку у Евгения Васильевича, скрылась за перегородкой гостиной. Евгений Васильевич предложил Максу чаю.