Вот и крыши Старого Пострякова. Машина остановилась у скромного дома за № 110. Бегом в калитку. Буршик вспоминал миг встречи: «Мамочка, и за ней отец. Как эти приятные лица постарели за годы оккупации! Напрасно было искать морщинку, которую там вырыл мой побег. Было их столько… Из-за слез в глазах я не видел. Обнимал и целовал я поочередно матушку и отца.

– Шесть годов мы, Йожичка, ожидали и дождалися, – шептала мамочка дрожащими от волнения губами. – Каждый день мы все за тебя молились и знали, что вернешься. Мы тобой гордимся, ты настоящий из Ходов и доставил нам большую радость!

И снова слезы счастья и гордости. И сегодня, после десятилетий, воспоминания об этих пережитых минутах волнуют меня, и не стыжусь я слез».

Известие о приезде Буршика разнеслось со скоростьюмолнии и вызвало в селе суматоху. Почти все мужчины и женщины бросили работу, и с полей поспешили к дому его родителей. Объявились и музыканты, и настоящий деревенский оркестр взялся «наяривать по-настоящему» и через минуту перед домом все выглядело, как будто и не было долгого пути. Веселью и восторгу не было конца. Каждый протягивал руку, каждый ее хотел пожать и приветствовать. Видел Буршик в глазах односельчан гордость за него.

В разговорах он узнал, что за время войны земляки слышалио нем из передач заграничного радио. Неожиданно образовалась импровизированная демонстрация, офицера попросили в голову колонны и все вместе направились к памятнику павших в годы 1-й мировой войны. Появились и цветы, и Буршик по просьбе сельчан обратился к ним с речью.

«Дорогие родичи, – начал он, – спасибо вам всем, постряковцам и людям из окрестностей. И при прошедших самых тяжелых битвах я о вас вспоминал и беспокоился о вас, за вашу жизнь. Особенно при гитлеровцах, когда мы все узнали о массовых казнях чешских патриотов. Тогда нам было за границей очень грустно. Видел я большое количество районов мира, узнал я много интересных земель и людей, но верьте: повсюду хорошо, домa лучше всего!»

И дальше он уже не мог говорить… К счастью, начал оркестр играть Чехословaцкий гимн.

Встретился Буршик со своими товарищами Пепиком Kaпицою и Штефаном Холем, которые вместе с ним бежали в Польшу. Их дороги позже в СССР разошлись, так как оба они транспортами попали в чехословацкую воинскую часть на Среднем Востоке. Штефан потом выехал в Великобританию, где был зачислен в состав чехословaцких ВВС, прошел очень трудную летную подготовку в Канаде и на Родину возвратился летчиком. Позже Буршик был у него на свадьбе за свидетеля.

Веселье только начиналась. Музыканты приходили и играли весь день, даже окна звенели. «И тогда, – вспоминал Буршик, – представьте деревню длиной два километра, двести восемь построек и около двух тысяч жителей. Повсюду царили искреннее веселье и восторг. Девчата все снова надели пышные красочные, пестрые ходские костюмы. Танцевали по селу все, веселье достигло кульминации в большом зале в ресторане «У станции». Был я ужасно утомленным, но окончания все не давали. Все мы, млад и стар, танцевали до светлого утра. И второго дня после небольшого перерыва все долго скрываемое веселье вспыхнуло заново. Это было как сон».

Но возможности праздновать долго Буршик не имел, ведь его ждала служба. На следующий день он попрощался и поехал обратно в Прагу.

В скором времени Буршик сдал служебную квартиру в Праге и уехал к новому месту службы в Моравскую Остраву, где стояла 1-й танковая бригада.

Довольно часто встречаясь в то время с фронтовыми товарищами, он выяснил, что все они, бывшие офицеры из группы «пахарей», оставшиеся в армии, имеют одинаковые проблемы. Главная из них состояла в том, что у них практически не было никаких перспектив в служебном росте. В мае – июне 1945 г. в Чехословакии были восстановлены все довоенные формирования, а соединения 1-го Чехословацкого армейского корпуса были вкраплены в них «сверх штата». Их сокращали в первую очередь. Должности командиров соединений и частей, а также штабные должности заняли офицеры с довоенным стажем. Одному из «пахарей», занимавшему на фронте должность начальника оперативного отделения бригады, предложили идти командиром роты, что было явным понижением.