Обещание это быстро облетело всю Галилею и уже на следующий день достигло Иерусалима, где Пакор продолжал плести интриги вокруг Ирода, убеждая его отправиться вместе с ним в Галилею, где его, не зная ни в чем нужды, дожидаются Гиркан и Фасаил. Взбешенный Ирод потребовал от Пакора немедленной встречи, в ходе которой набросился на него с упреками в коварстве. Пакор сделал вид, что он и его сатрап стали жертвами гнусной клеветы. Он пообещал Ироду лично во всем разобраться и вернуть Гиркана и Фасаила в Иерусалим живыми и невредимыми. Той же ночью Пакор бежал, оставив у стен города большой отряд тяжеловооруженных пехотинцев под командованием своего виночерпия и с наказом глаз не спускать с Ирода впредь до его возвращения с армией.

А через день под стенами Иерусалима появились полчища вооруженных евреев с требованием выдать им голову Ирода и провозгласить царем Иудеи Антигона. Ироду стало ясно, что ради спасения женщин, заполнивших дворец Гиркана, ему необходимо бежать. Перехитрить евреев, окруживших столицу, ему не стоило особого труда. Предприняв отвлекающий маневр с вылазкой кавалерии, он вывел из Иерусалима всех женщин и сопровождающих их лиц и взял курс на свою родину Идумею. По дороге в горы их нагнала его кавалерия и взяла под охрану беглянок и беглецов.

Известие о том, что Ирод выскользнул из его рук, привело Антигона в ярость. Он ворвался в каменный мешок, в который были заключены Гиркан и Фасаил, и набросился на них с кулаками. «Тебе никогда больше не быть первосвященником, – кричал он Гиркану, – запомни это хорошенько: ни-ког-да! Нет, я не убью тебя, поскольку ты доводишься мне дядей, но я поступлю с тобой хуже, чем ты можешь себе представить». С этими словами он повалил старика, скованного по рукам и ногам цепью, на пол и откусил ему уши. Вытирая ладонями окровавленный рот, Антигон расхохотался, показывая пальцем на корчащегося от боли Гиркана, и сказал, обращаясь к своей свите, оцепеневшей от ужаса: «Полюбуйтесь на этого урода! Вы когда-нибудь видели первосвященника без ушей?»[115] Затем, отвернувшись от залитого кровью Гиркана, обратился к Фасаилу, тоже скованного по рукам и ногам цепью. «А ты, гнусный идумеянин, почему не смеешься ты, видя, как корчится в муках правоверный иудей? Разве это не должно веселить идумеянина? Почему ты не бежал? Ты думаешь, я не знаю, что твой дружок Офелий все подготовил для твоего побега и уже оседланные кони стояли под окнами этой темницы? Струсил, подлый начальник Иерусалима и его окрестностей?» «Мне неведомо чувство страха, – спокойно ответил Фасаил. – Просто я не мог бежать один, оставив в твоих лапах Гиркана». «Тебе неведомо чувство страха? – переспросил Антигон, вынимая из-за пояса обоюдоострый кинжал. – А мы сейчас поглядим, какой ты бесстрашный и что ты запоешь, когда я распорю твою брюхо и вот этими самыми руками стану медленно вытягивать из тебя твою вонючие кишки. То-то порадуются мои глаза и то-то обрадуется твой братец Ирод, когда увидит твои кишки, которые я отошлю ему». «Я не доставлю тебе такой радости, ублюдок», – все тем же спокойным тоном произнес Фасаил, и прежде, чем Антигон и его свита успели что-либо предринять, подобрал цепь, сковывающей его ноги, коротко разбежался и с силой ударился головой о каменную стену. Раздался хруст проломленного черепа, и Фасаил, улыбаясь, медленно опустился рядом с лишившимся от боли и потери крови сознания Гирканом. Последними его словами, обращенными к Антигону, были: «Ты прав в отношении моего брата Ирода. Он действительно порадуется. Но порадуется не тому, на что ты рассчитывал, а тому, как ты будешь подыхать от его руки».