Ирод почувствовал себя до такой степени опустошенным от событий последних недель, что не нашел в себе сил даже разозлиться на Малха. Оставшись без войска и средств к существованию, он не знал, куда ему теперь ехать, и заночевал прямо у дороги, подложив под голову седло и накрывшись плащом. Ночью его преследовали кошмары. Ему снился лежащий навзничь на песчаном тирском берегу окровавленный Малих, который, скалясь, говорил ему: «Ты оказался никчемным воином. Ты не выполнил основной заповеди Господа, Который повелел нам, иудеям, не оставлять в живых ни одной души из народов, которых Он дал нам во владение. Вместо этого ты начал с убийства галилеянина Езекии и ста двадцати семи его товарищей за то, что они посмели пощипать сирийцев, не знающих, куда деть свои богатства, а кончил тем, что превратился в безропотного раба римлян, которых мы лишь из хитрости объявили своими союзниками. Да, воин из тебя получился никудышный, как, впрочем, и из твоего отца, который помешал мне освободить от чьей бы то ни было власти Иудею. Зато теперь я заполучил твою прелестную женушку, которая не знает устали, чтобы доставить мне наслаждение». Тут же Ирод увидел верхом на Малихе юную Мариамну, которая, безумствуя от обуревающей ее страсти, змеей обвила его мертвое тело, а в стороне лежал забытый ею ее первенец Александр, сучил ножками и безумолку плакал.

Проснулся Ирод затемно. Тело его ныло, как если бы его всю ночь побивали камнями. Первой его мыслью было покончить с собой. Но попытка вынуть меч из ножен доставила ему такую боль, что он закричал. Крик Ирода переполошил телохранителей. Одни бросились к нему, оградив его щитами, а другие, обнажив оружие, стали обшаривать придорожные кусты. Ирод успокоил их и велел седлать коней. «Куда мы теперь?» – спросил его рослый германец, оставшийся за старшего ввиду отсутствия Коринфа, который вместе с Иосифом и храбрым братом Мариамны Аристовулом было сопровождал женщин и детей в Масаду. «Дорога подскажет», – ответил Ирод, с трудом взбираясь в седло.

Ехали шагом. Лица голодных германцев были злые. Ирод перебирал детали приснившегося ему кошмара, и чем больше он думал о словах пригрезившегося ему Малиха, тем больше приходил к выводу, что, в сущности, тот был прав. Евреи никогда ни признают в нем своего правителя. Не признают по той простой причине, что он идумеянин. Правителем евреев может быть только еврей. Вот только кто именно? Гиркан? Он слишком стар и безволен. Антигон, бежавший из Рима и собравший вокруг себя полчища соплеменников? Нет, нет и нет! Правителем Иудеи и ее царем станет только брат Мариамны Аристовул, и уж он, Ирод, сделает все от него зависящее, чтобы так оно и было.

Давишняя мысль придала Ироду бодрости и он дал шпоры коню. Впереди на дороге показалась пыль от скачущих навстречу всадников. Когда они приблизились, Ирод узнал в одном из них друга Фасаила Офелия. Офелий поведал Ироду страшную правду о его старшем брате и об изуродованном Антигоном Гиркане. Известие это до такой степени потрясло Ирода, что он совершенно пал духом. С той поры он и стал стремительно седеть.

Спешились. Спутники Офелия привезли с собой провизию, и телохранители Ирода тут же накинулись на еду. Ирод с Офелием отошли в сторону, и из дальнейшего рассказа друга Фасаила выяснилось, что Антигон объявился в Иерусалиме, где объявил себя первосвященником. Парфянин Пакор обещал сделать его царем тотчас, как только будет найден и обезглавлен Ирод, а до той поры править Иудеей будет он сам, поскольку со времен Александра Македонского Иудея входит в состав Сирии. К тому же, говорил Пакор, Антигон еще не выплатил ему тысячу талантов и не подарил пятьсот красавиц-евреек, первой из которых он желал бы заполучить внучку Гиркана и жену Ирода Мариамну. В ожидании, когда Антигон сдержит свое слово, парфяне принялись грабить дворец Гиркана и дома приверженцев Ирода, бежавших в Идумею. К варварам присоединились и евреи, возвратившиеся из неудавшейся погони за обозом Ирода. Теперь грабежам подверглись и дома мирных иерусалимцев, поначалу поддержавших Антигона. Ограбив подчистую Иерусалим, люди Антигона рассеялись по стране, всюду сея страдания.